— Как ты? — спросил Артур, глядя на меня в зеркало.
— Ничего, спасибо. — Слезы ручьями полились у меня по щекам. — Артур, я виновата. Мне очень стыдно.
— Тебе нечего стыдиться, детка, — ласково произнес он. — Это со всеми случается в молодости. Пройдет. — Он едва заметно улыбнулся. — Во всяком случае, если все обойдется.
И он посмотрел на меня долгим отцовским взглядом, в котором я прочитала беспокойство за себя.
— Да, я в порядке, спасибо. — Я стала рыться в карманах. — Мы не… Он был… Я не знала, что делать.
И я смущенно кашлянула, завидев Розалин в конце длинной очереди. Она нервничала, выглядывала в окно, высматривала нас.
— Артур, мамина депрессия давно началась?
— Какая такая депрессия? — переспросил он, поворачиваясь ко мне.
— Вы должны знать, мамина депрессия, о которой Розалин рассказала сегодня утром доктору Гедаду.
— Тамара. — Он внимательно поглядел на меня и все понял. Потом поглядел в сторону магазина. Перед Розалин стояли еще три человека. — Расскажи все по порядку.
— Я договорилась с доктором Гедадом, что он сегодня утром посмотрит маму. Артур, ей нужна помощь. Ей нехорошо.
Кажется, он очень встревожился.
— Но ведь она днем выходит из дома, совершает прогулки, дышит свежим воздухом.
— Что? — Я покачала головой. — Артур, она ни разу не вышла из дома с тех пор, как мы приехали к вам.
У него затвердел подбородок, и он коротко взглянул — отличная победа, полная победа — на Розалин, застрявшую в магазине.
— Что сказал доктор Гедад после того, как поговорил с ней?
— Он даже не поднялся на второй этаж. Розалин сказала ему, что мама много лет страдает депрессиями и папа знал об этом, но не захотел ставить меня в известность, и… — Я опять заплакала, не в силах закончить фразу. — Но это все неправда. Его нет, и он не может защитить себя, он не в состоянии… Все это ложь. Хотя, видно, не мне об этом говорить.
И я шмыгнула носом.
— Успокойся, Тамара. Розалин всего лишь пытается позаботиться о ней как умеет, — очень тихо, почти шепотом проговорил Артур, верно, чтобы она не услышала его из магазина. В очереди перед ней оставался один человек.
— Знаю, Артур, но ведь она может быть неправа. Я только это и хочу сказать. Не знаю, что произошло между ними много лет назад, но если что-то было — какая-нибудь малость — и мама обидела Розалин или причинила ей боль, как вы думаете, это не может быть?..
— Не может быть чем?
— Способом отплатить ей? Если мама сделала что-то плохое, солгала например?..
Открылась дверца, и мы оба подскочили от неожиданности.
— Фу ты, я не привидение, — обиженно сказала Розалин, усаживаясь рядом с Артуром. — Вот…
И она положила ему на колени сумку с бутылками.
Тут он смерил ее долгим ледяным взглядом, от которого мне стало не по себе и захотелось отвернуться. Когда он передал сумку мне, Розалин как будто удивилась.
— Возьми. Вероятно, поможет, — произнес он и включил зажигание. Прошел час. Ни один из нас не произнес ни слова.
Когда мы подъехали к дому, небо заволокло тучами, из-за которых на землю опустились сумерки. Явно похолодало, и, похоже, собирался дождь. Ветер немного остужал мой горячий лоб. Пару раз я сделала глубокий вдох, прежде чем войти в дом и подняться наверх.
— Ты знаешь, что какое-то время тебе нельзя выходить из дома? — спросила Розалин. Я кивнула.
— Кое-что надо будет сделать, — добавила она.
— Конечно, — тихо произнесла я.
Артур стоял рядом и слушал.
— Оставайся поблизости, когда будешь выходить, — вставил он, и мне показалось, будто ему потребовалось много сил, чтобы это проговорить.
Удивившись, что Артур встрял в нашу беседу, Розалин недовольно посмотрела на него. Он отвел взгляд. Очевидно, в ее планы входило держать меня в доме, чтобы я не натворила еще чегонибудь. А Артур повел себя не так строго.
— Спасибо, — сказала я и отправилась наверх.
Мама спала в кровати. Я устроилась рядышком и крепко-крепко обняла ее, вдыхая запах недавно вымытых волос.
Насколько я слышала по голосам Розалин и Артура, доносившимся из гостиной, внизу назревала буря. Поначалу они довольно мирно разговаривали, а потом начали кричать и кричали все громче и громче. Несколько раз Розалин пыталась успокоить Артура, но он не переставал кричать, и она сдалась. Мне не было слышно, о чем они спорили. Да я и не пыталась подслушать. Больше мне не хотелось совать свой нос в то, что меня не касалось. Лишь бы мама выздоровела, и если Артур повышает голос ради этого, пусть повышает. Зажмурившись, я думала только об одном — хорошо бы этого дня не было вовсе. Почему дневник меня не предупредил?
Скандал в гостиной быстро разгорался. Не в силах это выносить, я решила уйти и дать возможность Розалин и Артуру поговорить без свидетелей. Мне было противно думать, что это я внесла раздор в их дом. До нашего появления они оба наслаждались своей жизнью и ее маленькими радостями. Несомненно, что из-за моего присутствия их безмятежному существованию наступил конец, их отношения дали трещину, которая все расширялась и расширялась с каждым днем. Как только в гостиной воцарилось молчание, я постучала в дверь, и Артур ответил, чтобы я вошла.
— Прошу прощения, что помешала, — едва слышно произнесла я, — но мне хочется немного погулять, чтобы прочистить голову. В пределах дозволенного. Можно?
Артур кивнул. Розалин стояла ко мне спиной, и я видела, как пальцы на ее висевших по бокам руках сжались в кулаки. Побыстрее закрыв дверь, я бросилась прочь. Еще час или около того оставался до темноты, так что у меня было достаточно времени и для прогулки, и для прояснения в голове. Мне хотелось пойти в замок, но я слышала смех и говор друзей Уэсли, уже собравшихся там. Желание видеть их я не испытывала, мне вообще никого не хотелось видеть. Тогда я повернула в прямо противоположном направлении и направилась к сестре Игнатиус, хотя и знала, что не буду ее искать ни в саду, ни в доме. Бродить где попало в сумерках мне тоже было не по вкусу, и я осталась на тропинке, по которой шагала с опущенной головой, пока не оказалась перед готическими воротами, запертыми на цепь и оставленными гнить.
Только завидев часовню, я поняла, что боялась дышать. С моего места был виден дом сестры Игнатиус, который словно звал меня зайти внутрь часовни. В ней могло поместиться от силы человек десять. Половина крыши осела, но, к счастью, ее охраняла густая крона дуба. Неудивительно, что сестра Игнатиус так любила эту часовню. Вид у нее был необычный. Никаких скамеек. Тут я сообразила, что ее, видно, подготовили для какого-то приближающегося праздника. Над алтарем на каменной стене висел простой, но большой деревянный крест. Интересно, не сама ли сестра Игнатиус вешала его сюда? Кроме этого в часовне стояла лишь очень большая — настоящая большая удача — мраморная купель, вся в трещинах по краю, но еще вполне крепкая и намертво привинченная к бетонному полу. В ней нашли приют пауки и было много пыли, однако я представила, как поколение за поколением жители Килсани собирались здесь, чтобы крестить своих детей. Деревянная дверь вела на маленькое кладбище, но я решила не пересекать часовню, а вернуться к главному входу. Из-за ворот, охранявших кладбище, я попыталась прочитать над пи си на памятниках, хотя многие из них оказались скрыты под мхом и разрушены временем. В огромном склепе покоилось целое семейство: Эдвард Килсани, его жена Виктория, их сыновья Питер, Уильям, Артур и их дочь с именем, начинающимся на Б. Остальное для несчастной души, чье имя начиналось на Б., исчезло со временем. Не исключено, что ее звали Беатрис или Берилл, Бьянка или Барбара. Я попыталась восстановить справедливость. Потом мне на глаза попалась надпись, предназначенная Флори Килсани: «Прощай, мы сожалеем о нашей потере». Роберт Килсани умер одного года от роду, двадцать шестого сентября 1832 года; его мать Розмари последовала за ним через десять дней. Хелен Фицпатрик умерла в 1882 году, и ее родные написали: «Муж и дети с нежностью помнят тебя». Кое-где были только имена и даты, и эти могилы казались мне еще таинственнее. Например, Грейс и Чарльз Килсани. 1850–1862. Всего двенадцать лет они прожили на свете, родившись и умерев в один день. Почему? Что с ними случилось?