— Обыщите его, — сказал Грубхеймер сердитым голосом с сильным акцентом. — Коричневый кожаный мешочек.
Якоб уставился на меня и неожиданно стал пытаться высвободить свою руку из моего захвата. Я не позволил ему бросить меня в столь трудную минуту. И вдруг, пошатнувшись, понял, что в руке я все еще сжимаю кольцо графини. Если они обыщут меня, Грубхеймер отпразднует такой триумф, какой ему и не снился.
— Нет у меня такого мешочка, — сказал я. Якоб рванулся сильнее. Со ступеней Храма донесся голос отца Ральфа — он подходил к концу молитвы Морру.
— Он может быть у его сообщника, — сказал Грубхеймер. Я внутренне собрался, сознавая, какое моральное преимущество дает мне моя жреческая ряса, и зная, как мало она соответствует тем мыслям, что бродили сейчас в моей голове. И тут я вспомнил голос, холодный, спокойный голос — не мой, не Дитера. Это был голос Рейнольда. Я знал, что делать.
— Ты обвиняешь меня в этом преступлении, — медленно, с расстановкой произнес я, — потому что я знаю, кого ты убил прошлой ночью. — На лице Грубхеймера отразилось удивление, но не беспокойство. Я быстро шагнул вперед. Прежде чем он успел среагировать, я запустил руку в его карман, а секунду спустя поднес к глазам стражника тяжелое золотое кольцо. Ловкость рук. Много лет назад Рейнольд обучил этому своего друга Дитера.
— Обручальное кольцо графини, — сказал я, тщательно произнося свои слова в паузах между последними словами молитвы. — Вот тот убийца, который лишил ее жизни.
Молитва закончилась. Тишина повисла над парком.
— Этот бретонец убил графиню Софию! — провозгласил я, и будь я проклят, если в голосе моем не слышно было гнева богов.
Осознание того, что положение резко переменилось, словно молния поразило Грубхеймера. Отовсюду несся гул множества переговаривающихся глухих голосов. Сотни людей обернулись к нам. Как это выглядело в их глазах? Два жреца, отряд Стражи и обвиняемый. Грубхеймер понял, что попался: я читал это по его лицу. Я сжал руку брата Якоба еще тверже и наблюдал, как Грубхеймер делает то, что я от него ожидал — паникует. Но наши понятия о панике несколько различались. Он не побежал. Он достал нож и бросился на меня.
Не думая, я отошел назад, протащив брата Якоба так, что он оказался между мной и Грубхеймером. Якоб поскользнулся на холодной земле и закричал, падая ничком. Нож Грубхеймера вошел в его грудь, проткнув тонкую рясу. Кровь брызнула в стороны. Я потерял равновесие и упал.
Кто-то завопил «Убийца!», и народ побежал.
Я врезался в землю так, что из меня чуть не вышибло дух. Грубхеймер стоял надо мной с ножом в руке и смотрел на меня. И выглядел он испуганно. Что-то торчало из его груди. Да, не меньше шести дюймов клинка. За плечом бретонца я смог увидеть человека, проткнувшего моего врага: высокий, бородатый, со шрамом. Он казался знакомым. Через мгновение он вытащил меч и исчез в кружащейся толпе. Грубхеймер осел на землю медленно, как кукла, и умер. Какой-то миг перед смертью он не сводил с меня глаз.
Все ходило ходуном: люди с криками ужаса и скорби кружили вокруг нас. Волна шума от пересказа событий медленно покатилась по парку. Священная торжественность церемонии была нарушена.
Рядом со мной лежал Якоб. Одной рукой он пытался остановить кровь, текущую из резаной раны на животе, но не справлялся. Огонь в его глазах угасал, и он смотрел на меня, как бы говоря: ты в этом виноват.
Я подтянулся к нему и положил руку на грудь, над сердцем. Попытался придумать какое-то прощальное слово, которое имело бы смысл для нас обоих. Я чувствовал, как нарушается ритм биения его сердца, а сами удары все слабее, и понял, что осталась только одна вещь, которую я могу сказать ему. Я встал на колени перед ним, положил другую руку ему на лоб и начал Обряд Последнего Расставания, препровождая его душу в руки Морра.
Это был последний штрих. Все было кончено. Я в безопасности. Превозмогающие все остальные чувства облегчение и усталость одновременно обрушились на меня. Я рухнул рядом с Якобом, мое лицо оказалось напротив его глаз. «Бедолага, — думал я. — Работа с мертвыми была не для такого человека, как ты. Ты говорил, что хочешь умереть смертью героя. Должен признать, это тебе удалось. Человек, который отдал свою жизнь, чтобы задержать опасного убийцу. И, возможно, ты умер счастливым».
В этом я сомневался, но меня не интересовало чужое счастье. Что действительно имело значение, так это факт, что я буду заниматься подготовкой его тела к погребению и тогда, наконец, смогу избавиться от Черного Лотоса.
Мне понадобится история, которой можно будет объяснить, как я установил виновность Грубхеймера и нашел кольцо, но это подождет. Люди Мидденхейма получили таинственного убийцу. Он оказался бретонцем, значит, дипломатический кризис будет развиваться, может, случится война, но если это произойдет, о моей истории все забудут. Отец Ральф будет в ярости из-за того, что я испортил ему такую поминальную службу, но эти неприятности меня ждут только завтра. И уж с ними я справлюсь.
А что с Луизой? Она потеряла человека, который был единственным смыслом в ее грязной жизни. И Рейнольд… я украл у него триумф, лишил его посмертной славы, той печальной известности, которая хранила бы его имя в памяти Мидденхейма еще многие годы после того, как черви объедят последние волокна плоти со скелета, когда-то бывшего Рейнольдом. Эту славу я отдал человеку, который убил Рейнольда. Зато Луиза никогда не узнает того, что ее любимый убил се госпожу. Может статься, это было доброе дело с моей стороны. Я не знаю и не уверен, хочу ли я знать.
Это сработало. Я выжил. Только одна невинная жертва. Рейнольд отмщен. Мне было хорошо. Я едва не улыбался.
Я узнал голос, который пришел откуда-то сверху и вопросительно произнес: «Отец?» Серый Бруно протягивал мне руку, намекая, что на холодной земле принято лежать только после смерти, а я вроде как еще жив. Я ухватился за огромную ладонь и поднялся на ноги. Почему-то я знал, что присутствие Бруно здесь и сейчас не было случайностью. Народ собирался вокруг нас, пытаясь хоть одним глазком взглянуть на два тела, а стражники отпихивали их назад. Скорбное похоронное настроение дало трещину. Все оживленно обсуждали происшествие с убийцей. Я мог слышать голос Ар-Ульрика, пытающийся перебороть шум, но никто уже не слушал его.
Я обернулся к человеку, который помог мне.
— Спасибо, Бруно.
— Одним «спасибо» не отделаешься, отец, — сказал он тихо. — Видел человека, что проткнул твоего бретонца? Мой парень.
— Следили за мной?
— И не зря, — усмехнулся Бруно. — Ты не заметил?
— Нет. — Я выдавил улыбку. — Жизнь священника притупляет чутье.
— Надеюсь, не сильно, отец. Ты задолжал мне услугу, и я по-прежнему высоко бы оценил твой совет по поводу того дела, о котором я упоминал сегодня. Как раз на твоей старой улице.
— Моя старая улица, — повторил я, и странная задумчивость прозвучала в моем голосе. Днем, только сегодня днем я размышлял, смогу ли вновь упрятать волка моих старых инстинктов и воспоминаний за решетку, когда и если разберусь с Червем. Тогда я забыл спросить самого себя, захочу ли я загонять волка обратно. Я забыл вкус настоящей победы. Я многое забыл.