Сьюард до смерти устал угождать тщеславным особам. Он пытался отказаться от своей специфической роли, понимая, что участники политической игры не являются беспристрастными государственными деятелями, интересы которых должны быть подчинены единственной цели — прогрессу Англии как мировой державы. Да, они будут действовать, но руководствуясь личными мотивами, связанными с неясными, часто меняющимися представлениями о морали, основанными на расовом и классовом превосходстве. Однако сэр Стюарт воспользовался его уступчивостью, полагая также, что враждебное отношение к Монтроузу должно сыграть свою роль для достижения поставленной цели.
И сейчас принц-регент связал ему руки как раз тогда, когда он нашел брешь в доспехах Томаса, отыскал обнаженный нерв, на который можно надавить. Раньше можно было воздействовать на этого упрямца, припоминая ему несчастный случай с женщиной по имени Леон, но по прошествии нескольких лет стало ясно, что Томас уже не тот и его прежние способности едва ли удастся использовать. Внешнеполитическому ведомству удалось оставить его при себе только благодаря обещанию разумно использовать его способности, не давая при этом никаких особых поручений. В его обязанности входила только работа с явными заговорщиками, единственной мотивацией которых была жадность.
Сьюард осторожно выяснил, что Монтроуз также руководствовался сложными мотивами, намереваясь разрушить планы их врагов, воспользовавшись их моральной неустойчивостью. Его явно тошнило от отвращения к поставленной задаче. И только гордость в сочетании с чувством долга заставила его согласиться встретиться с Дафной Бернар.
Сьюард никогда не забудет выражения лица Монтроуза, когда тот подал в отставку и небрежно заявил об этом. Он видел, как Томас переживал в тот вечер.
Надо помнить также, что этот человек не глуп. Сьюард чувствовал, что поводья, с помощью которых он управлял Монтроузом, натянуты до предела, и его задача заключалась в том, чтобы удостовериться, насколько они прочны.
Томас посмотрел из темного коридора в окно, выходящее на огороженный сад позади Павильона, и вцепился в подоконник с такой силой, что суставы его пальцев побелели. Он попал в сети, из которых не мог выпутаться, и должен встретиться с Дафной Бернар сегодня вечером.
Встреча со Сьюардом и принцем-регентом заставила осознать неприятные истины, которых он избегал, с тех пор как Кэт Синклер возникла перед ним на девонширском пастбище.
Томас понимал, что надежды останутся несбыточными, если не стремиться осуществить их. Они содержали в себе новизну, а поиски ее, подумал Томас с горькой усмешкой, всегда были главным делом его жизни. Возможно, следовало пренебрегать моральными принципами во благо Англии.
Его пребывание в качестве офицера в Саламанке было достойным уважения. И ужас, который он испытывал от жестокости, глупости, трагической реальности войны, был искренним. Он считал, что мог бы многое сделать, чтобы предотвратить бессмысленную гибель людей, даже если необходимо пойти на сделку со своей честью из-за встречи с Дафной Бернар.
Но даже если желание расстроить планы тех, кто пытался возобновить войну, являлось главным мотивом его деятельности, тем не менее ему был крайне неприятен этот мерзкий, подлый мир шпионажа.
Нет, он не мог оправдывать свои прошлые поступки. Глупо было бы пытаться сделать это. Поздно думать о моральных принципах.
Что он может предложить Кэт — наивной девушке, которая считала безнравственным даже появление в обществе в платье с глубоким декольте? Такой чистой, непосредственной… Нет, он слишком стар для нее. Не по возрасту, а потому что долгие годы потворствовал своим низменным желаниям — пьянству и распутству.
И не важно, что он больше не вел прежний образ жизни, что прошлое поведение перестало быть определяющим фактором в его дальнейшей судьбе. Однако оно оказало на него существенное влияние. Даже если бы он дал себе клятву никогда больше не грешить — чего на самом деле никогда не сделал бы — все равно у них с Кэт ничего не получится. Томас не мог находиться в постоянном ожидании, что его позорное прошлое вновь проявится и Кэт узнает о нем со всеми подробностями. Возможно даже, ей станет известна печальная история, связанная с Мариэттой Леон и се сыном.
Он жил в мире, где так много сплетников. Ему не хотелось видеть отвращение и даже ужас на лице девушки, когда она узнает все это. Томас боялся, что она отшатнется от него, не желал почувствовать ее холодность, ее недоверие, ее невысказанное убеждение: «Леопард никогда не может переменить свои пятна».
Он не мог допустить этого. Знал, что любит ее, чувствовал — Кэт тоже любит его, но ничего нельзя было изменить. Сознание того, что он мог бы завоевать ее сердце, причиняло ему душевную боль. Томас был достаточно наказан за свои нелепые надежды, поскольку оказался не достоин этой чистой души.
Вопреки здравому смыслу Кэт все больше привязывалась к нему. Он чувствовал, что ей приятно общаться с ним, замечал, как она искала его взглядом в толпе, как украдкой улыбалась, когда находила его.
Он не смел — нет, не должен был — вспоминать о том чувстве, которое испытывал, когда она находилась в его объятиях и страстно отвечала на его поцелуи. Похоже, он начинает сожалеть о случившемся. Нельзя допустить, чтобы Кэт обнаружила это.
Томас с трудом оторвался от созерцания темного пейзажа перед ним. Лицо его было бледным, глаза блестели, сердце гулко билось. Однако он совсем забыл, что сегодня в отеле опять устраивается бал. Надо пойти туда и пригласить Кэт на танец. В последний раз!
Томас остановился у входа в зал; его высокий рост позволял ему легко обозревать толпу, и он сразу увидел девушку.
Та заботливо склонилась к своей бабушке, которая за что-то отчитывала ее. Кэт с явно недовольным видом распрямилась и уперлась руками в бока.
Внезапно, словно почувствовав взгляд Томаса или услышав его голос, шепчущий что-то ей на ухо, она повернулась. Их взгляды встретились. Он двинулся навстречу ей, слишком торопливо… как послушная собака на зов хозяйки. Это могло бы привлечь нежелательное внимание к Кэт. Он резко остановился.
— Неужели действительно так приятно проводить время среди мужчин и все время потягивать бренди? — проворчала Кэт. Ее спокойный, слегка неодобрительный тон подействовал словно бальзам на напряженные нервы Томаса. — Эта традиция кажется мне такой глупой, — продолжила она. — Если ты так уж хотел побыть исключительно в обществе джентльменов, надо было просто отправиться в свой клуб. Но пригласить женщину на обед, а потом оставить ее — это крайне невежливо!
— Клянусь, никогда больше не буду поступать так ради сомнительного удовольствия вкушать спиртное и нюхать табак, — поспешно пробормотал Томас и подумал: «Глупец, не показывай своей радости».
— О, Томас, все это — отвратительные привычки. Как можно с упоением предаваться им?
Томас удивленно приподнял бровь.
— Значит, теперь я должен отказаться не только от мужской компании, но и от табака? Ты слишком многого требуешь ради удовольствия быть в твоем обществе.