— Ловко ты их положил. — Рыжебородый повёл рукой. — Бах-бах-бах, и в дамках. Народец даже, вишь, прибалдел малёхо, а ведь не детишки, сам понимашь, всякого видали. Но чтоб вот так, один на шестерых… хлоп-хлоп, и лежат голубчики, будто по арбузам на плетне палил. На такую работу прям любоваться глазам приятственно.
Стрелок едва заметно пожал плечами.
— Я, значит, буду второе лицо всея здешней милиции, — продолжил рыжебородый. — Токошин Павел Дмитриевич. Лейтенант. Наши поселковые меня который уж год хотят до майора подвысить, да погон правильных не сыскать. Дю-фи-цит. А ты, значит, тот самый…
Вместо ответа стрелок нарочито медленным движением вытянул из внутреннего кармана плаща вчетверо сложенный тетрадный лист и протянул его Токошину.
— Ваще-то, — с усмешкой заметил тот, разворачивая бумагу, — тебе я и на слово поверю. После такой вот пальбы. Гумага, она, как известно, много чего вытерпит, хошь десяток печатей, — лейтенант поскрёб ногтем расплывшийся фиолетовый оттиск, — на неё шлёпни. А вот шестерым бандюганам по свинцовой пилюле в бошки засадить, это, как грится, характерный почерк, тут уж ни прибавить, ни убавить. Наслышаны мы о тебе, друг, наслышаны… хуть ты в наших палестинах и не отмечался досель. Романыч! — не поворачивая головы, неожиданно рявкнул он. — Подь сюды!
— И что за слава про меня в ваших… палестинах?
— А это, друг, смотря как посмотреть, — отозвался Токошин. — Дело ведь такое… относительное, как сказал не Карл Маркс, но тоже один умный еврей. Романыч!
— Тут я, Павел Дмитриевич.
— Ты вот чего, — развернулся лейтенант к подсеменившему толстяку. — Закрывай своё заведение… жрать-пить всё равно никто сейчас не будет, а языками трепать на свежем воздухе даже и сподручнее. Мишка токо пусть останется, подсобить и… и всё, Клавка твоя небось карманы вытряхнуть и у живого сумеет так, что любо-дорого. Давай!
— Цвай момент, Павел Дмитриевич!
— Ну так вот, — вновь обратился к стрелку Токошин. — Слава твоя… кто душегубцем честит, убивцем-кровопийцей, а кто и добавляет — побольше таких убивцев, как ты, глядишь, и по дорогам ездить куда спокойнее выходило б. Взять, к примеру, тех молодцев, что вокруг нас в живописных позициях разлеглись — тихие, смирные… как по мне, упокойничками они лучше смотрятся, нежели в живом виде. Мы хоть и привыкли, что на ярмарку всякие людишки съезжаются, но, думаю, появись ты деньков на пять позже, мог бы и без награды остаться.
— Бывает, — ровным голосом произнёс стрелок. — А бывает, что и премиальные перепадают.
— Ну, мы всё ж не Запупеевка какая! — фыркнул Токошин. — Понятно дело, сработали б далеко не так аккуратно и красиво, дыр вышло б куда больше, но…
— Дядь Паш… чего делать-то надо? — робкий тон вставшего за лейтенантом парня, по мнению стрелка, плохо подходил к его габаритам — вихры цвета спелой пшеницы лишь самую малость не дотрагивались до потолка.
— Сейчас всё скажу… Романыч!
— Уже-уже запираю, Павел Дмитриевич! — крикнул суетившийся у двери толстяк. — Засов вот задвину — и всё! Клав, ставни-то тоже позапирай, а то вон гляди, в каждом окне по десять рож, не ровён час, выдавят стёкла носами…
— За лошадьми их тоже пусть присмотрят, — заметил стрелок. — И там, где они на постой…
— Пусто там, — уверенно сказал Токошин. — Сам третьего дня проверял. Ночевали они в сарае у Ноготковых, а днём всё при себе таскали, не иначе чтоб в любой момент, если что, в сёдла — и деру. А вот насчёт лошадей это ты верно, главное, вовремя. Клавка, погодь со ставней! Сунься наружу, глянь — Петров со своими добрался уже до места происшествия или как?
— Да тута он, Дмитриевич, тута, отсель вижу — трётся на углу.
— Щас… Мишка, ты пока вот чего… чтоб Клавке лишний раз не нагибаться… пусть-ка Романыч один стол клеёнкой постелет — будем, значит, оперировать по правилам. Романыч… ну ты… керосинку-то запали, не жлобствуй, а то ведь ты меня знаешь! Если угляжу, что ты али Клавка сверх законной трети чего-нибудь из упокойничкового добра себе в карманы приговорите…
— Не приговорят, — холодно произнёс стрелок.
— Эт ты, парень, Клавдию нашу Пятровну не знаешь, — лейтенант подошёл к окну. — Романыч-то да, трусоват Романыч, а Клавка даже у чёрта лысого из-под носа чего ценное запросто утянуть попытается. Верно я говорю?
— Да будет вам, Павел Дмитриевич, вот уж напраслину-то мелете, — привычно-заунывно возразила трактирщица. — Когда ж это я… — закончить фразу ей не дал подошедший сзади Романыч. Цепко ухватив супругу за рукав, он утянул её в дальний от стрелка угол, где семейная пара начала яростно перешёптываться. Шёпот, впрочем, давался их глоткам с трудом — до стрелка то и дело доносились обрывки фраз.
— …Клавдия, Христом-богом прошу…
— …да уймись ты…
— …погляди, как он зыркает, чисто рыбина…
— …вот пускай Пашка сам…
— …дура ты и есть дура! Павел Дмитриевич тебя предупредил, а ты…
— А-апчхи!
— Будьте здоровы!
— Спасибо, — откуда-то из глубины бело-синего платка пробасил Токошин. — С лошадьми порядок, — добавил он, сворачивая платок и небрежно запихивая его в потёртую кобуру на правом боку. — Присмотрят.
— Готово всё, дядь Паша.
— Ну, раз готово… — лейтенант, чуть склонив голову набок, несколько секунд разглядывал будущий «операционный» стол, затем фыркнул и развернулся к стрелку.
— С которого начнём?
Стрелок пожал плечами:
— Всё равно.
— Тоже верно. Но, поскольку везде и всегда порядок быть должон, а в серьёзном деле так особенно… давай-ка, Мишаня, тащи под лампаду атамана. А ты, Клавдия Петровна, покажи уровень работы.
Сноровки трактирщице было и впрямь не занимать: за каких-то две минуты все наличное имущество покойного бандита — за исключением кальсон и сетчатой майки — оказалось на соседних столах, рассортированное на несколько кучек. Единственная заминка вышла с зубами — если кольца с пальцев Клавка сумела ободрать самостоятельно, то с фиксами ей это не удалось. Подходящего инструмента под рукой также не отыскалось, и проблему пришлось решать Мишане — отвернувшись и состроив брезгливую гримасу, он без видимых усилий двумя пальцами выдернул изо рта покойника золотой мост.
К счастью для Мишани, оставшиеся покойники подобными украшениями не щеголяли.
— Н-да… — лейтенант, грузно облокотившись на край стола, ткнул пальцем в тускло поблёскивающий кружок. — Маловато как-то. Я думал, у них в карманах дыр поменьше, а добра, соответственно, побольше. Романыч, неужели они у тебя всё спустили?
— Какое там, Павел Дмитриевич! — всплеснул руками толстяк. — Сплошной же убыток… курёнок жареный, другому б за пять «семёрок» ушёл, а эти если три кинут, считай, хорошо. Да вы ж тут сами, что ни вечер, сиживали…