Это был нонсенс. Форменный нонсенс, как сказал бы Старик, положивший уйму сил и времени, чтобы добиться от своего воспитанника правильного, «кошачьего» сна. «Слишком уж ответственное это дело, — повторял он, — чтобы доверять его всякой случайной физиологии… на меня смотреть! Не моргать!»
Но всё же Швейцарец лежал и не спал, и доски на потолке выглядели столь же реальными, как и клочья мха в щелях между ними. А ответ напрашивался лишь один, как бы он ни казался маловероятен.
Швейцарец очень медленно перенёс левую руку к стене. Затем так же медленно — даже будь сейчас ясный день, сомнительно, чтобы сторонний наблюдатель сумел бы засечь эти шевеления сквозь ватное одеяло — протащил её обратно, уже отягощённую добавочным кило. Ещё больше времени отнял затвор, но борьба за миллиметр в минуту того стоила — наружу не просочилось ни единого звука, способного подсказать, что пять с половиной граммов свинцового сплава вплотную познакомились с нарезами ствола.
Теперь оставалось лишь ждать.
Или… или это всё же просто наваждение, сбой перетянутых нервов и никакой опасности на самом деле нет и в помине?
Этот вариант тоже имел свою вероятность — и даже отличную от нуля. Но — ненамного.
Тогда, четыре дня назад, на привокзальной площади эти перетянутые нервы дали ему почти минуту форы, проявив среди толпы смыкающую кольцо пятёрку. Целую минуту — спокойно, не торопясь оценить обстановку, просчитать и дождаться… пока те пятеро, наконец, начнут. Это, пожалуй, было труднее всего остального — не просто позволить им вскинуть стволы, но и оставить за ними первые выстрелы. Пятеро на одного — это всё же слишком, чтобы ещё давать им такую фору, но ему нужно было подставить их, а иначе…
Иначе… могло сложиться, будь там шестой — на одной из окрестных крыш. Повезло. Впрочем, на это везение он рассчитывал. Найти пятерых, или даже больше, жадных полудурков не так уж сложно. А вот разыскать за тот же срок хорошего снайпера и, что куда важнее, убедить его рискнуть…
Тогда, около вокзала, всё прошло как надо, «по нотам» — стремительный танец и пять не очень подвижных мишеней. Проще, чем он опасался, — перед ним оказались не профи и даже не полупрофи, а обычные шпанюки, «крысы», у которых глупость и неуклюжесть успешно соревновались с их же собственной алчностью. И страхом. Эти неуделки хоть и остаканились «перед делом», но алкоголь приглушил им лишь рефлексы, страх же, наоборот, выпустил из глубин подсознания наружу. Шедшие от пятёрки флюиды ощущались так чётко, что при желании можно было стрелять по их сигналам почти как на звук, а когда одного из «крыс» облаяла мелкая шавка, повода для сомнений не осталось.
Тогда прошло как надо. А сейчас?
Мысли скользили, будто жуки-водомерки — по поверхности. Задумываться всерьёз, загружать мозг работой было нельзя, ведь он не чувствовал конкретной опасности, не мог определить и оценить степень угрозы, вероятное направление атаки. Сейчас Швейцарец мог лишь ждать — с пустой от лишнего мусора головой и расслабленными мышцами. Дешёвая тряпичная кукла, готовая в любой миг взлететь, подброшенная мощной пружиной капкана — и те доли мгновения, которые расходуют медлительные синапсы на «переключение», запросто могли бы стать решающими.
Он ждал. Секунды, вначале казавшиеся неимоверно длинными, понемногу складывались в минуты — и ничего не происходило.
К исходу пятнадцатой минуты Швейцарец всё же решился проанализировать свои ощущения. Рискованное дело — но риск в данном случае был оправдан, — последние минут пять Швейцарец всё чётче понимал, что ощущает не отсутствие направления предполагаемой вражеской атаки, а отсутствие опасности вообще.
Это было что-то новенькое. Впрочем, однажды он уже побывал в похожей ситуации. Точно так же проснулся, не понимая из-за чего. Добрых полчаса, судорожно сжимая пистолет, изображал из себя сонную колоду. А затем его вдруг резко отпустило, и он провалился в сон, едва успев спрятать «210-е».
В тот раз ответ нашёлся утром, когда за кустом в трёх метрах от своего спальника Швейцарец обнаружил крупные отпечатки кошачьих лап. Пантера или снежный барс. Хищник стоял довольно долго, переминаясь с лапы на лапу, поигрывая когтями, но прыгнуть так и не отважился, уйдя, в конце концов, на поиски менее подозрительно выглядящей добычи.
Мысленно Швейцарец чертыхнулся — есть, есть что-то… неуловимое, словно распадающаяся при малейшем касании паутинка. Что-то, мелькающее на краю сознания, не мысль, нет, намёк на мысль… упрямо маячащий в отдалении — стоит лишь попытаться рассмотреть его пристальнее, как он вмиг пропадает. Исчезает, растворяется, оставляя за собой только пылинки — горсточку белых искорок, самозабвенно пляшущих в лунном свете под неслышимую музыку.
…неслышимую музыку!
Поймал!
Выделенная им комната без особой натяжки могла претендовать на титул каморки — кроме двух кроватей, в неё вмещался лишь разделяющий эти лежбища метр — с весьма куцым хвостиком некрашеного пола. Расстояние, вполне достаточное для того, чтобы превосходно различать не только храп, но и обычное дыхание соседа…
…и подсознательно среагировать, когда оно становится непохожим на ритм спокойно спящего.
Шемяка
Пока что шли они ходко — за последние двадцать минут остановиться пришлось только раз, когда Анна разглядела впереди чёрный ручей. Масляно-чёрный, он неторопливо вытекал из подвального окна, пересекал мостовую и, разбившись на два более мелких ручейка, втекал в подвалы на противоположной стороне. Дождь к тому моменту уже стих, потому шелест и пощёлкивание люди чётко расслышали метров с пятидесяти, а ближе подходить не рискнули.
«Огнемёт бы мне, — в приступе яростной брезгливости подумал Сергей, — и не ручник, ручником тут хрен справишься, а такой, чтобы позади на машине стоял здоровый бак, до краёв полный смеси. Чтобы точно хватило всех этих тварей к чёртовой матери… выжечь, выжечь, выжечь…»
Он даже не сразу понял, что бормочет это вслух, судорожно стиснув автоматную ложу. Впрочем, Анне и Энрико было сейчас не до него — на чёрный «ручей» они пялились куда более зачарованно, чем сам Айсман.
— Часто они… так?
Сергей скорее догадался, чем расслышал вопрос Энрико, — респиратор превращал обычный хриплый шёпот скуластого в почти неподдающееся расшифровке бормотание.
Кстати, о маске… Шемяка ослабил ремешок и, сдвинув респиратор на шею, медленно, с видимым наслаждением, вздохнул полной грудью. Эх, закурить бы ещё…
Пока что, благодаря карте, всё шло на удивление гладко — прицепленный к куртке драгоценный индикатор, на который Шемяка по въевшейся в плоть и кости привычке скашивал глаза каждые пять секунд, выглядел в точности так же, каким был взят из заветного пенала. Даже когда они, обнаглев, решились короткой перебежкой пересечь вытянувшийся поперёк улицы отросток фиолетовой кляксы. Повезло — Зона то ли поменяла контур, то ли попросту протухла. Дюжина причин могла сыграть, а лезть на дно рюкзака в поисках счётчика и проверять, которая из этих причин реальна, — благодарю покорно, но, увы и ах, нас зовут дела поважнее.