— Нет.
— Потому что ты не дашь мне и двух платьев сменить, — торжествующе заявил невысокий стожок. — Набросишься диким зверем, завалишь… я тебя хорошо знаю и вижу насквозь, вот!
— И когда только успела…
— Успела, поспела, пела-ела… ну где ты там застрял?
— Уже иду.
— Понимаешь, — горячо прошептала она, когда Швейцарец оказался рядом. — Все эти платья… это так здорово, ты даже представить не можешь.
— Почему же?
— Не можешь, я знаю, а у меня такого никогда не было, и я хочу ими насладиться. Как ты любишь, — дразняще улыбнулась Тайна, — вдумчиво, не спеша…
— Ах, значит, не спеша…
— Ай!
— Не спеша, говоришь… ну хорошо, ну держись…
— Сдаюсь, — поспешно вскрикнула она, — Вик, не надо, пожалуйста… милый, любимый, родной… пожалуйста…
Потом уже не стало ни девушки, которая забыла, что когда-то её звали Тианэ, ни мужчины, который вспомнил…
…вспомнил, как вышедший из тайги мальчишка ответил на первый вопрос бородача в потёртой лётной куртке.
Виктор
Не было ни мужчины, ни женщины, а лишь одно большое, тёплое существо, которое ворочалось в сенных глубинах. Существо, судя по издаваемым звукам, старое и больное, страдающее всевозможными артритами, ревматизмами, мигренями, кольями во всех боках — потому и тратящее такую уйму времени на то, чтобы умять для себя как можно более удобное лежбище. Оно ворочалось долго — не имея, впрочем, ни малейшего представления о существовании времени — и, наконец, затихло.
А потом вновь исчезло — до срока.
«Кажется, в чём-то Самый Главный Храмовник всё же прав, — лениво подумал Швейцарец. — С внутренней энергией у женщин ситуация обстоит явно иначе, чем у мужиков. Как по-другому объяснить, что у него едва хватило сил оттащить своё почти бездыханное тело в сторону и подгрести под верхнюю часть полутрупика три-четыре соломинки, а Тайна, устроившись в дверном проёме, активно занимается причёсыванием, точнее вычёсыванием, — сена рядом с ней уже набралось на приличную вязанку.
Определённо, какой-то резон в аскетизме имеется — но только цель, ради которой стоит лишать себя этого, я вообразить не могу, фантазии не хватает».
— Ты поосторожней, — проговорил он вслух. — А то наведётся на твои коленки чего-нибудь вроде крылоящера.
— Мне хорошо, — Тайна отложила гребень и мотнула головой, на мгновение сделавшись похожей на экзотический одуванчик. — Я ведь ни разу ещё не каталась на поезде, Вик.
— Совсем ни разу, — улыбнулся Швейцарец. — А два дня назад…
— То было не в счёт, — перебила его девушка. — Тогда я ещё не жила. А сейчас… сейчас мне хорошо. Так бы всю дорогу сидела и смотрела.
— И ночью?
— Нет, на ночь я бы отыскала другое занятие, — Тайна оглянулась, и Швейцарец с удивлением почувствовал, как его тело, словно само по себе, оживает под её взглядом. Тёмных глаз, до краёв наполненных нежностью… теплотой… лаской… мечтательной задумчивостью… ага, и щами с компотом, мысленно закончил он и едва сдержался, чтобы не расхохотаться на весь вагон.
— Ты своих родителей помнишь?
— Да, а что?
— Просто интересно, — сказал он. — Кем они были? А то гляжу на тебя и совершенно затрудняюсь классифицировать.
— А, ты в этом смысле… Вик, во мне просто ужас чего намешано. Мать считалась русской, но на самом деле она наполовину маньчжурка, а папа её, мой дед, — из казаков-эмигрантов. И у отца — от немцев до цыган, представляешь…
— Цыган?
— Ну да. До войны…
— То-то я думаю, — не дослушав её, довольно произнёс Швейцарец, — что-то в тебе южное проглядывает! Нечётко, расплывчато, пальцем не ткнёшь — нос характерный или изгиб скул, — но чувствуется, ловится на косвенных ощущениях! Особенно когда ты, как вот сейчас, вполоборота сидишь.
— Серьёзно?
— Абсолютно.
— Я забыла, как звали эту бабушку, — садясь рядом со Швейцарцем, грустно продолжала Тайна. — Даже странно, ведь её саму помню много. Как гуляли вместе… как танцевать меня учила… как с мамой ругалась, а я за кровать пряталась.
— Хочешь, помогу вспомнить?
— Пилюлей доктора Самоделкина?
Голос её оставался прежним, но где-то в глубине она вздрогнула, коснувшись той, едва затянувшейся раны…
— Нет, ну что ты, — успокаивающее пробормотал Швейцарец. — Есть множество других способов. Пусть более долгих и менее эффективных, зато совершенно безболезненных.
— Каких?
— Например, гипноз. Правда, — задумчиво проговорил он, — если твоя бабушка в самом деле была цыганкой, то ещё неизвестно, кто кого загипнотизирует.
— А давай не будем, — тихо и очень отчётливо произнесла девушка. — Пусть прошлое останется в прошлом, хорошее и плохое. А я хочу жить сейчас. Хочу… ой, — совершенно по-детски вскрикнула она, вскакивая. — Платья! Совсем про них забыла. А всё ты…
— Я?! — поразился Швейцарец.
— А кто же ещё?
«Логика аргумента просто убийственна, — подумал он, — страшнее картечного дуплета!»
— Ладно, я.
— То-то же. Лежи и смотри!
Вот так и становятся подкаблучниками, вздохнул Швейцарец, любуясь торжествующей спиной Тайны и её же ничуть не менее торжествующим… всем остальным. Чёрный Охотник, мрачная легенда, смерть во плоти — ну кто поверит? Да никто!
И уж тем более не поверят, что ему это нравится.
Сергей
— Я не…
— Анна, вали к чёртовой матери, — чётко выговорил Энрико. — Дай нам поговорить.
Она вспыхнула мгновенно, от подбородка до кончиков ушей, словно факел поднесли. Вскочила, подхватила рюкзак и винтовку и, не оглядываясь, каждым шагом старательно вбивая подошвы в асфальт, промаршировала за угол.
— Так-то лучше, — довольно улыбнулся скуластый и тут же вновь зашёлся в приступе кашля.
— Хреново дело.
— Да уж, — Энрико, разогнувшись, искоса глянул на Сергея. — Но ты не думай… пулю на меня тратить не придётся. Сам справлюсь — всё равно автомат мой, да и прочее барахло тут и останется, верно? Рисковать нельзя, как эта дрянь передается, ни ты, ни я понятия не имеем.
— Может, всё-таки попробовать… — неуверенно начал Айсман.
— Да прекрати, — вяло махнул рукой Рик. — Эти твои травки-заварки вам ещё во как пригодятся. А мне ты уже ничем помочь не успеешь, точно говорю.
— Да тут всего-то пара минут, костерок сварганить и…
— Отставить, я сказал.
Шемяка, однако, всё ещё колебался. Даже мешок снял. Хотя симптомы Риковой заразы были не похожи на «серую лихорадку» в её обычном виде, шанс всё же был. Хилый, слабый, дохлый, почти никакой — но имелся. В конце концов, экстракт дрызг-травы представлял собой, по высокоучёному выражению деда Павла, «сильнейший антибиотик общего действия». Айсману не раз доводилось слышать о случаях, когда он творил подлинные чудеса, вытаскивая больных и раненых с того света — хотя, разумеется, на каждый такой случай приходилось по два десятка тех, кому не повезло.