Когда вернемся… ну так осталось-то всего ничего. Полчаса ходу до тролля дохлого, за ним холмы… до темноты успеем.
Эх, думаю, а хорошо все-таки, когда солнце. Вроде бы мелочь, а все ж душа радуется. Вон как на каплях радуга играет и на паутинке поблескивает.
Паутинке?!
И тут время словно замерло на миг. Дрогнуло все, размазалось, а потом медленно-медленно начало ползти, как улитка вверх по стволу.
Правая рука вверх пошла… рот начал открывать… а Лемок уже перед самой проволокой… тоненькой стальной проволокой… Кару за шиворот схватил… вдохнул… а Лемок уже руку поднял, паутинку от лица смахнуть… начал рыжую назад отшвыривать…
— Не-е-е-е…
И тут четко щелкнуло, и я еще успел заметить, как Лемок оборачиваться начал, с удивленным таким лицом, а потом на дереве рядом с тропой полыхнула неяркая оранжевая вспышка, и крик мой взрывной волной обратно в глотку вколотило. И осколки взвизгнули.
Повезло. То ли мину эту олух какой-то местный ставил, а скорее — не с той стороны тропы гостей ждали. Поэтому большую часть осколков ствол на себя принял. Была бы мина с нашей стороны — все бы легли. А так — четверо. Из семи.
Но когда я сел… И увидел тропу… И ребят на ней… то почувствовал, что в груди у меня такой вой нарастает и наружу рвется… такой вой… что если я его наружу выпущу, то все оборотни в округе от страха передохнут.
Е… мать! В господа бога, в душу! Будьте вы все прокляты на веки веков!
И мне вдруг страшно захотелось взять горсть снега и с размаху размазать его по лицу, наглотаться белой, холодной мякоти, набить им глотку так, чтобы заныли зубы, чтобы…
Чтобы не видеть сверкающие на солнце капельки крови, щедро рассыпавшиеся по траве.
— С-сергей.
Я голову медленно-медленно поднял, повернул, на рыжую посмотрел — она от меня в сторону шарахнулась.
— Что?
— А…
И замолчала. А глаза ее, зеленые, поблескивают влажно, и вижу я по этим глазам, что вот-вот разрыдается она в три ручья.
Нет уж, думаю, если она сейчас тут расклеится к чертям… а Илени, похоже, в ступор впал… а ведь нам еще вернуться надо, ведь Задание-то еще не выполнено… Да будь оно проклято, это Задание, трижды, тыщу раз проклято — четверо ребят за кусок гнутого металла!
Ладно. Только пока я ребят по-человечески не похороню, никуда я отсюда шагу не сделаю.
— Кара. Собери оружие.
Стоит. Словно и не слышала.
— Сержант Карален, — цежу, — выполнять приказ!
Подействовало. Вскинулась, вроде даже в глазах что-то мелькнуло.
— Слушаюсь, командир.
Очень не понравился мне голос ее. Безразличный, бесцветный. Неправильный голос. Но послушалась. И то хорошо.
Поднялся, отошел чуть в сторону, достал нож, примерился и вырезал кусок дерна. Под ним земля обнаружилась, мягкая. Такую копать будет легко. Да и лежать в ней, наверно, тоже неплохо, хотя мертвым, в общем-то, все равно, где лежать. Это живым не должно быть все равно, как их мертвые лежат, если они себя все еще за людей считают.
А место здесь хорошее. Тихое.
Эх, жаль, лопатку не взял. Ножом да руками… Хотя… Взял я вещмешок, достал из него сверток, распеленал его, и вытащил на свет белый бесценную и священную реликвию — Корону эту долбаную. Покрутил, прикинул — да, думаю, подходяще будет. Не лопата, конечно, но уж не хуже каски.
Илени из столбняка вышел, когда я уже сантиметров на двадцать успел углубиться. Осмотрелся он по сторонам, увидел, чем я яму копаю, — и чуть обратно в столб не превратился.
— Но… — бормочет, — как же… ведь это…
— Да брось ты, — говорю, — чушь нести.
— Но как же… Короной… могилу…
— А что? — я еще одну кучку высыпал. Загребает она хорошо, края подходящие. — Пусть хоть раз хорошее… тьфу, настоящее дело сделает.
— Но… — Илени на меня так смотрит, будто я на его глазах… ну, знаменем, что ли, подтерся. — Ведь это Великая Корона…
— И правильно, — рыжая вмешалась. Слезы у нее на щеках уже слегка подсохли, и голосок запальчивый прорезался. — Пусть. Великая Корона. Ну и что?
— Но…
У Илени, похоже, все в голове перемешалось. Посмотрел он на меня, на Кару, на ребят на траве, махнул рукой и отвернулся.
— Командир правильно решил, — шепотом закончила рыжая. — Это — благородное дело. Даже для Великой Короны. Они… заплатили за эту честь самую высокую цену. Заплатили своими жизнями.
И вот тут она не выдержала и заплакала.
Что дальше было, я плохо помню. Как сквозь голубой туман.
Помню, как стоял над холмиком — одним на всех! — «ППШ» в небо направлен, а я на спуск давлю и никак не могу понять, почему тихо-то так. Потом только увидел гильзы в траве и понял, что давно уже весь диск высадил. Дошло…
Странно даже — не первый же год воюю, и друзей терять не раз приходилось. Но вот так, чтобы не просто за сердце брало, а еще и сжимало со всей силы, — не было. Не все, значит, зачерствело и коркой запекшейся покрылось.
И то — другое. Тоже, понятно, стоял и клял, что не успел, не прикрыл — но только не был я за них в ответе, как за этих ребят… перед собой в ответе.
Эй, товарищ капитан, товарищ капитан. Многому вы меня научили, много раз из-под смерти вытаскивали, а вот про это слова не сказали. Боялись, что мы вас жалеть начнем? Или просто берегли?
Еще помню, как идем мы трое по замковому двору, увешанные оружием, как новогодние елки, и толпа молча перед нами расступается, а на крыльце, как в считалке — царь-царевич, король-королевич, в смысле, принцесса, товарищ комбриг, еще кто-то в пух и прах разнаряженный. Мы подходим к ним, и Кара достает из вещмешка Корону и протягивает ее принцессе, а я становлюсь перед Клименко и четко, руку к виску, докладываю о выполнении боевого задания, в ходе которого… уничтожено противника… захвачено трофеев… собственные потери… собственные потери… ну да, это я два раза повторял — с первого не получилось.
А потом я так же четко поворачиваюсь и иду прочь оттуда, и толпа снова расступается передо мной, и краем уха я слышу, как что-то вполголоса говорит принцесса и также тихо ей отвечает комбриг. Следующее — я лежу на кровати, как есть — в сапогах, грязной гимнастерке, раскинув руки и уставясь невидящими глазами в полог из белого аксамита — ткань, чрезвычайно ценимая особами королевской крови за ее способность сочетаться с бриллиантами, — и со стороны, должно быть, выгляжу точь-в-точь как убитый наповал. В каком-то смысле так оно и есть. Часть меня там убили. Вместе с ними.
Я лежал так, пока не услышал стук в дверь. Медленно — очень медленно — сел на кровати, отер виски, сполз на пол, подошел к двери, отодвинул засов, открыл — и замер на пороге. Потому что за дверью была она. Карален Лико, Кара, рыжая… Лаура.