— Десант — это когда прыгают?
— Ага. Вверх тормашками. Особенно когда на мине подрываются. Как хоть зовут эту конягу? — спрашиваю.
— Гармат, — гордо так отвечает рыжая. — Так звали коня великого короля Торчела.
— Ладно, — говорю, — хоть не Буцефал.
— А кто такой Буцефал? — спрашивает.
— Не знаю. Тоже вроде чей-то конь. Просто капитан как-то сказал, что он двоих не выносит.
А Гармат-то этот, похоже, меня понял преотлично. На дыбы не становился, даже не взбрыкнул ни разу — в общем, вел себя тише воды, ниже травы. Рыжая, когда доехали, даже удивилась.
— Повезло тебе, — говорит. — Обычно он страшно не любит, когда на нем кто-то, кроме меня, едет. А сегодня смирный.
— Это все от сахара, — говорю. — Метод кнута и пряника.
Ага. Ста грамм и заградотряда. Только дверцу распахнул — а рыжая уже вспрыгнула и за рулем устраивается.
— Эй, а как же конь?
— Ну ты ведь обещал.
— Так я, — говорю, — от своего слова не отказываюсь. Раз уж вылетело. Я про коня спрашиваю.
Кара из кабины высунулась.
— Гармат — домой.
Гнедой на меня фыркнул напоследок и умчался. Понятливая зверюга, ничего не скажешь. Умнее многих двуногих.
Ладно. Забрался в кабину «студера», задвинул рыжую к самой дверце, прикинул — до педалей дотягиваюсь.
— Значит так, — говорю, — твоя задача — рулить. То есть вращать в нужную сторону вот эту круглую штуку, которая и называется рулем.
— А что такое баранка? Ты!
— Иногда, — мягко так говорю, — руль называют баранкой. Делают это невежественные, темные люди, которые не могут выговорить слово «руль». Понятно? А теперь заводи — и поехали.
Хорошо еще, что у «Студебеккера» покрышки широкие и мотор нехилый. А то с таким механиком-водителем, как рыжая, только на танке и ездить. И лучше на КВ — у него гусеницы пошире и скорость поменьше.
Правда, перед замком едва с моста в ров не кувыркнулись — еле-еле успел руль выкрутить. Но — доехали.
Вылезаю — пот ручьем катит. А Каре хоть бы что — счастливая, как вчера, с винтовкой. Интересно, кстати, куда она винтовку дела? Тоже в сундук заховала?
— Ну что, — спрашиваю, — прокатилась?
— Да.
— Тогда пойдем на кухню.
— А обед еще не готов.
— Какой обед? — усмехаюсь. — А про наряды свои ты забыла?
— Нет, — вздыхает. — Но я надеялась, что ты забыл.
— Не надейся.
Пошли на местную кухню. Открываю дверь — а на меня оттуда таким угаром повеяло. Что за народ, думаю, даже вентиляцию нормально наладить не могут. Условия приготовления пищи просто исключительно антисанитарные. А про гигиену, похоже, и вовсе никогда не слышали. Эх, Прохорова бы сюда, из третьего батальона. Вот повар был. Хоть ворюга — трибунал по нему не просто плакал, а прямо-таки горючими слезами обливался, — но жратва при этом была, будто и не крал он из котла ничего. А уж кухню свою как чистил — немцы по ней один раз даже артналет устроили.
Тут мне навстречу из дымных клубов бочонок выплывает — брюхо впереди на ремне несет, а на брюхе лапы горкой сложил. Одежда так засалена, что не то что суп — борщ хороший можно сварить. А если еще из самого котлет нарубить — роту полного состава накормить можно.
Колпак, правда, на голове еще помнит, что когда-го белым был. Давно, конечно, много вина с тех пор мимо пасти на одежду утекло.
— Чего надо? — гудит.
— Где у вас тут, — осведомляюсь, — посуда немытая? — Интересно, думаю, а мытая посуда у них вообще есть? Может, я вопрос неправильно задал.
— А кто… — Тут колпак в сизом тумане Кару за моей спиной наконец разглядел и так разнервничался, что даже поклониться попытался. Получилось у него, правда, только подбородки на пару сантиметров передвинуть.
Эх, нет на вас старшины Раткевича!
— О, госпожа Карален. Прошу вас, проходите. Извините, у нас тут…
— Крыса у вас тут, — говорю, — обожравшаяся. И не одна. — Бочонок на меня тревожно зыркнул — задумался, наверно, каких именно крыс я в виду имею. А я и про тех и тех сказал. Все они тут от жира лопаются — с места стронуться боятся.
Черт, были бы лишние патроны — достал бы «ТТ» и пристрелил пару штук! Сразу бы забегали. И куда только Аулей смотрит?
Ладно. Мне сначала на передовой надо порядок навести — а до кухни я как-нибудь в другой раз доберусь.
Прошли в другой конец, гляжу — груда котлов навалена. Я из этой кучи один, не самый крупный, выволок, заглянул — ну, думаю, ничего себе довели посуду. Этот жир не отскребать, это жир взрывать нужно.
— Ну вот, — говорю, — не-рядовая Карален. Тут тебе работы — как раз до обеда. И чтоб через три часа этот котел сиял, как твои ясны глазоньки.
Кара только носик наморщила. А вот колпак от моих слов чуть в обморок не хлопнулся.
— Но как же так, — бормочет, — высокородная госпожа и…
Я к нему медленно развернулся, свысока поглядел — с трудом, но получилось — и медленно так, каждое слово изо рта по капле роняя, процедил:
— Еще раз рот откроешь — остальные котлы лично вылижешь.
Колпак на меня ошалело взглянул — и унесся в сизую даль. В голубой туман. Причем, что удивительно, только один стол по дороге опрокинул.
Я обратно к Каре повернулся.
— Задача ясна?
— Ферштейн, — отвечает, а сама поглядывает в ту сторону, куда повар утек. Я этот взгляд перехватил.
— И еще, — говорю, — феодалочка. Я в твоем слове не сомневался.
Кара на котел посмотрела и так тяжко вздохнула, что у меня аж слезы из сердца закапали. Крокодиловы, правда.
— Ферштейн. Только не называй меня так, как ты меня сейчас назвал. А то я хоть и этого слова тоже не знаю, но сильно подозреваю, что ты меня незаслуженно обижаешь.
— Обо что шум, — отвечаю. — Не хочешь быть царицею морскою — будешь дворянкой столбовою.
Оставил я ее наедине с котлом — вот пусть кого многократным численным превосходством давит, — а сам пошел своих альпинистов разыскивать.
Нашел. С Арчетом во главе. Белобрысый уже заранее до ушей расплылся — очередную пакость предчувствует.
— Десятка лучших скалолазов замка в полном твоем распоряжении, Маляхов, — рапортует. — Что приказывать будешь?
Ну почему они все слова коверкают? Особенно мое имя с фамилией? По-русски же говорят, не немцы все-таки.
— Малахов я, — говорю. — Это во-первых. А во-вторых… Веревки приготовили?
— Все, как велено.
— Вот и отлично. Взяли и пошли.