Тогда, вжимаясь в холодную землю и напряженно прислушиваясь к треску моторов австрийских броневиков, патрулировавших рокаду, и четким хлопкам крупнокалиберных разрывных пуль, которыми эти броневики периодически окатывали придорожные заросли, я тоже думал… впрочем, это сейчас неважно, что я думал в ту ночь. Ни для кого, даже для меня самого.
Конечно, с высоты нашего теперешнего знания все ошибки и недочеты, допущенные штабом 8-й армии в ходе сражения, видны как на ладони даже таким доморощенным стратегам, как Николай. Но, сидя в зале Петроградского военного суда, я очень четко представлял, что лишь странной иронии судьбы обязан тем, что нахожусь в этом зале как свежеиспеченный георгиевский кавалер и вдобавок свидетель обвинения, а не на скамье по ту сторону прокурорской трибуны.
Отправься с пакетом кто-нибудь иной…
В заключение своей лекции Волконский щедро предложил мне на выбор целых пять версий относительно того, какие побудительные причины могли удостоить нас чести лицезреть воплотившиеся кошмары кайзеровских танкостроителей. Причем четвертая в списке показалась мне даже не лишенной смысла — будучи человеком, не обделенным музыкальным слухом, а также технически подкованным, Николай предположил, что линдемановские бронемонстры оснащены одной из разновидностей двигателя на турбинной основе. Оный двигатель, по мнению бывшего моряка, обязан быть менее требователен к качеству топлива и обладать большим ресурсом, чем обычный танковый дизель, и данные качества вполне могли подтолкнуть герра Айндемана к мысли об использовании своих сверхтяжелых танков в качестве «пожарной команды». Благо, риск заработать несовместимое с дальнейшей эксплуатацией повреждение для них, видимо, также меньше, чем для машин иных типов, имеющихся в его распоряжении.
Некое рациональное зерно в этом имелось. По крайней мере, его — зерна — в этой версии было явно больше, чем в ее соратнице, казавшейся наиболее вероятной самому Николаю и гласившей, что командир танкистов увел у председателя Президиума Малороссийского Революционного Конвента самую любимую стенографистку, после чего за вопиющее нарушение субординации был направлен в наиболее никчемную дыру, какую только смогли найти господа-товарищи на всем нашем фронте. Охотно согласен и с подобным определением нашей бывшей позиции и даже с возможностью наличия у товарища Чугуева любимой стенографистки, но вот в то, что генерал-лейтенант Линдеман по просьбе своих социал-интернационалистических союзничков «законопатит» куда-либо даже паршивого лейтенантишку — не верю. О том, как командир бывшего 15-го танкового, а ныне очень отдельного корпуса «высоко ставит» своих синих друзей, мы были наслышаны предостаточно — от самих же синих. Учитывая тот факт, что починенные ему части, значительно уступая войскам Конвента в численности, столь же превосходят эти войска по реальной боеспособности, удивляться такой линии поведения кайзеровского генерала отнюдь не приходится.
Право, каждый раз, как задумываюсь об этом, становится неимоверно жаль, что тогда, чуть больше года назад, наши высокомудрые вожди не сумели договориться с генерал-лейтенантом. Не смогли, видите ли, наладить результативный диалог с недавним врагом! А вот синие смогли! Эти, пожалуй, даже с самим чертом наладили б взаимовыгодный диалог, объявись он вдруг на очередном заседании ихнего Революционного Конвента… впрочем, порой создается весьма сильное впечатление, что преисподняя там и без того достаточно внушительно представлена.
Кстати… еще одна высказанная Николаем гипотеза — получение синим командованием совершенно секретных сведений о наличии под деревушкой крупного нефтяного месторождения хотя и была бредовой по сути, натолкнула меня на некое размышление. А именно: не имелось ли все же у той деревеньки некоего стратегического значения, прошедшего незамеченным для нашего собственного командования, — но не для штабных герра Линдемана?
Вопрос весьма занимательный — но для того, чтобы получить хотя бы приблизительное представление о степени его актуальности, мне было бы желательно еще раз ознакомиться с картой. Таковая же в роте имелась в единственном экземпляре и в данный момент пребывала за пределами моей досягаемости — в планшете штабс-капитана Овечкина.
* * *
До городка мы добрались под утро следующего дня, едва не угодив при этом под кинжальный залп пулеметно-противотанкого дозора. Как признался его командир, молоденький розовощекий юнкер, он уже, было, приготовился скомандовать открыть огонь по вынырнувшим из тумана фигурам, ибо при получении задания его клятвенно заверили, что никто, кроме противника, появиться с этого направления не может, и лишь в последний миг заметил блестящие полоски на плечах идущих в авангарде.
Средствами связи дозор снабжен не был — видимо, командование посчитало, что звуков начавшегося боя будет вполне достаточно и потому незачем тратить ценное имущество в виде полевого телефона на заранее списанное со счетов подразделение. Вот пулемет с пускачом — дело совсем иное.
Картина, знакомая до боли…
В итоге заспанный дежурный по штабу узнал о нашем прибытии лишь после того, как, привлеченный звуками спора Игоря с караульными у входа, выглянул в окно и с изумлением узрел напротив занимаемого штабом домика нашу нестройную шеренгу.
Еще более удивленным выглядел появившийся на крыльце пару минут спустя полковник Леонтьев. Нет, не так — его высокоблагородие выглядел не столько удивленным, сколько озадаченным. Словно наше неожиданное воскрешение из небытия, куда, судя по всему, нас поторопились зачислить отцы-командиры, сулило господину полковнику какие-то изрядные дополнительные проблемы…
Поглазев на нас с полминуты и окончательно убедившись, что мы не явились в образе бесплотных призраков, а продолжаем оставаться очень даже во плоти, его высокоблагородие неожиданно спокойным голосом скомандовал: всем «вольно», штабс-капитану Овечкину же — проследовать в штаб для доклада.
У меня лично не хватило ни опыта, ни даже фантазии, чтобы предположить, какие именно затруднения могли возникнуть у полковника в данном случае. Вот если бы вместо нас на окраине Климова оказался один из вчерашних супертанков…
Очень загадочная ситуация, поэтому, когда пару минут спустя на штабном крыльце возник знакомый Вадиму подпоручик, господа взводные, не обращая внимания на жалобный писк об имеющемся у него поручении, дружно взяли его в кольцо и потребовали папирос и объяснений.
Выяснилось, что ларчик открывался крайне просто — получив наше вчерашнее донесение, господин полковник, как и обещал, сразу же связался со штабом дивизии. И даже кое-что получил. Конкретно — давно уже обещанное ему пополнение, общим числом две роты… взамен геройски погибшей нашей. В том, что мы погибли исключительно геройски и никак иначе, его высокоблагородие не сомневался ни секунды, особенно после получения данных авиаразведки — летуны подтвердили реальность существования супертанков и даже сумели определить, что один из них подбит.
Щекотливость же «исторически сложившегося», так сказать, положения заключалась в слове «взамен». Ибо одно дело выпрашивать — и получить! — свежее подразделение взамен уничтоженного, и совсем другое, когда это якобы истребленное подразделение вдруг объявляется вновь, словно пресловутый чертик из табакерки. Да еще практически в прежнем составе — один убитый и двое легкораненых с точки зрения высоких штабов, право же, смотрятся несерьезно. А если припомнить, что приказа на отход мы так и не дождались…