Стоявший неподалеку прапорщик Дейнека также расслышал сию фразу и явственно, даже с учетом режуще-белого света ангарных прожекторов, побледнел. Мне, признаюсь, стало жаль юношу — успев за последние месяцы привыкнуть к мысли о возможной смерти на войне, он все же еще не был готов распространить сие понятие на гибель из-за того, что какая-то дюралевая сосиска о шести моторах возомнила себя равной ангелам господним. Правда, ответить на его вопрос о парашютах я не успел, — меня опередил Волконский, страшным шепотом поведавший бедолаге-прапорщику, что парашюты нам не потребуются, ибо на той высоте, где будет ползти перегруженный «Галеон», они более чем бесполезны: раскрыться купол, может, и успеет, а вот погасить скорость — уже нет. Зато у тех, кто уцелеет при падении, будет вполне реальный шанс попасть в книгу мистера Гиннесса, как у выживших при самой низковысотной катастрофе в истории авиации.
Вообще-то лейтенант был не совсем прав. Думаю, что наш самолет все же сможет подняться выше сотни метров, а именно эта высота считалась, если мне не изменяет склероз, штатной для кайзеровских парашютных егерей. Другой вопрос, что раскрытие купола у них, разумеется, обеспечивалось принудительно.
Взлет мне запомнился… сначала взвыли, словно сорок тысяч волков, выводимые на взлетный режим двигатели «Галеона», самолет нехотя тронулся с места, начал, — все так же нехотя, лениво, — разгоняться. Казалось, что там, снаружи, крылья уже изогнулись дугой, пытаясь вытянуть вверх перегруженный фюзеляж… подпрыгнули раз, другой… кто-то с явственной истерической ноткой хихикнул «а полоса-то все не кончается». Наконец, мы все же оторвались от бетона, но ставшего уже привычного по аэровагонам ощущения подъема в скоростном лифте так и не наступило, зато я почти физически ощутил, как внизу, в нескольких метрах от моих подошв, проскочили крыши московских домов.
Летели мы неожиданно долго… Первым это обнаружил Вадим, переспросивший у комвзвода-2 показания его знаменитого именного хронометра. Выяснилось, что мы действительно находимся в воздухе уже больше полутора часов, каковой факт наводил на мысль о нашем нахождении где-то над тылом синих. Неясным оставался вопрос, проделано ли это злодейство по умыслу нашего собственного командования, пожелавшего таким образом обеспечить максимальную внезапность и секретность высадки, либо же мы пали жертвой предательства со стороны экипажа.
Волконский потянулся было к своему любимцу-парабеллуму, но тут, как нельзя своевременно, появился подпоручик Беляев, сообщивший, что посадка задерживается на неопределенное время: «ввиду технических проблем на земле».
Веселенько. Я не смог вспомнить, сколько составляло максимальное полетное время «Галеона». Но, кажется, с учетом наверняка имевшего место повышенного расхода топлива из-за перегруза, а также призванного хоть отчасти скомпенсировать упомянутый перегруз недолива точку возврата мы уже миновали. И если… в этот момент мои мысли были невежливо прерваны оглушительным скрипом, заставившим сердце подскочить примерно до трахеи… пока я не сообразил, что самолет не рассыпался и по-прежнему летит, а скрип доносится из динамика внутренней трансляции. Поскрипев и прокашлявшись, оный динамик отдаленно похожим на человеческий голосом сообщил, что сейчас они, сиречь экипаж, начнут заходить на посадку, в связи с чем всем наличествующим на борту пассажирам настоятельно рекомендуется крепко ухватиться за что-нибудь неподвижное и припомнить лучшую из известных молитв. Напоследок динамик оглушительно чихнул и отключился, а в следующий миг «Галеон» стремительно свалился набок во вполне истребительном крене градусов под сорок, и грузовой отсек взорвался воплями, ибо часть предметов, показавшихся кое-кому неподвижными, таковыми вовсе не являлась.
Первое, что мы увидели, сойдя с аппарели, было слепяще-белое пламя. Огромный костер полыхал прямо впереди, в километре от нас, — та самая «техническая проблема», заставившая нас лишних сорок минут «нарезать круги» в воронежском небе. Транспортник, взлетевший перед нами: при посадке у него подломилась правая стойка шасси, многотонную махину «повело юзом», словно авто на гололеде, из лопнувших баков хлынуло, почти мгновенно воспламенившееся от высекаемых из бетонки искр, топливо… самым удивительным было то, что человек двадцать сумели-таки выскочить из огненного ада, в который превратился «Сикорский».
Удачей, — если, конечно, сие слово можно употребить в данной ситуации, — был тот факт, что погибший «Галеон» вынесло почти за пределы полосы. Ибо усилий двух пожарных машин, из восьми положенных когда-то «по штату», но и эти две чудом успели привести в готовность за те девять часов, которые прошли с момента получения приказа о подготовке к приему самолетов, — так вот, их усилий едва хватило на то, чтобы погасить полыхающий след на полосе. К самому же «Галеону» пожарники даже не пытались подступиться: в чреве транспортника рождественским фейерверком рвались боеприпасы.
По расчетам — если вынести за скобки вышеупомянутые боеприпасы и залитую пеной полосу — расстояния между торчащим из пылающего озера хвостом и противоположным краем вэпэпэ должно было хватить. Именно эти расчеты и занимали наших пилотов те сорок «лишних» минут, пока они кружили над аэродромом, вырабатывая топливо.
У них все получилось. И у остальных, садившихся следом, тоже, хотя трое десантников были ранены шальными пулями, а в обшивке одного «Сикорского» застряла мина… неразорвавшаяся. И на полосе не вспыхнул погребальный костер… больше… больше одного.
5-й батальон 1-й десантной бригады 3-го десантно-штурмового корпуса и пилоты «борта А-117»…
На рассвете, когда пробивающиеся из обломков рыжие язычки пламени стали почти невидимы в лучах выглянувшего из-за горизонта светила, перепуганный и поминутно косящийся на мрачного комбрига батюшка отслужил перед строем бригады молебен…
…прими Господи души рабов твоих, майора Кислякова и пяти человек экипажа его, капитана Шереметьева и ста семи человек батальона его, и да упокоятся они с миром.
В Воронеже мы задержались на сутки: выяснилось, что из двадцати перелетавших вслед за нами аэровагонов пять до пункта назначения не добрались. Пока. Три из этих пяти, потеряв ориентацию, сели сразу же. Один из них, правда, проделал сию операцию аварийно и сейчас его на скорую руку пытались подлатать доставленные ведомым механики, а еще два сумели при этом полностью выработать топливо. Учитывая, что перегоночная дальность «Шершней» составляет девятьсот шестьдесят километров, а Воронеж отделяет от Москвы почти вполовину меньшее расстояния, остается лишь радоваться тому факту, что никто из этих последователей Леваневского не улетел в гости к РевЮгСовету.
Только к вечеру штаб бригады кое-как восстановил начавший расползаться карточный домик первоначального плана и организовал переброску 1-го, 4-го и 7-го батальонов куда-то западнее. Если верить подпоручику Беляеву, этим таинственным «куда-то» был полевой аэродром около Мордово, какового названия, впрочем, не отыскалось ни на одной из имевшихся у нас карт. Заминка, по словам того же Беляева, вышла из-за того, что оную переброску должны были осуществлять аэровагоны, но после «инцидентов» при перелете штакор, сиречь Димочка, решил не рисковать и приказал доставить десантников наземным транспортом. Потребное для сего число машин в Воронеже кое-как сыскали, однако при этом бригада глубоко запустила лапу в свой резерв ГСМ, что, понятно, не было хорошо.