* * *
Хуже всего было с тяжелоранеными. Таковых в батальонах набралось больше тридцати. Самодельные, из плащ-палаток, носилки были для них сущей пыткой, но оставить их мы тоже не могли.
И все же нам удалось уйти — исключительно благодаря очередному тактическому изврату синих Бонапартов, которые решили опробовать нечто вроде двусторонней атаки. В итоге две штурмовые колонны, беспрепятственно пройдя оставленные нами траншеи, явно заподозрили в сей легкости некий злодейский замысел коварных «возрожденцев» — и, едва завидев друг друга, приветствовали своих собратьев хорошей порцией свинца. Перестреливались они, правда, не так долго, как бы нам того хотелось, но за перестрелкой, видимо, последовал «обмен любезностями» на вечную российскую тему «кто виноват», ну а мы тем временем успешно завершили «маневр отрыва от противника». Исчезли. Скрылись. Растворились. Преследовать нас господа соц-нацики, к моему вящему удивлению, отчего-то не рискнули. Или не захотели.
Больше всего я опасался синей авиации — застигни нас сейчас на открытой местности турбокоптер или штурмовик…
День-ночь, день-ночь мы идем по Африке… день-ночь, день-ночь — все по той же Африке. Полагаю, послеполуденное донское солнце прожаривало нас сейчас ничуть не хуже, чем в пресловутой африканской саванне.
Мы обходили синих по большой дуге: хотя основная масса соц-нациков расположилась в станице Мальчевской, все желающие туда явно не вместились. Вдобавок, как выяснилось, в обозе ревюгсоветовских частей имелось множество народу, к боевым подразделениям явно не относящегося — скорее всего из числа наиболее усердных насаждателей «нового революционного порядка». На линию огня эта шваль явно не рвалась.
День-ночь, день-ночь…
Охранение у синих попросту отсутствовало как факт — и все же мы едва не «засыпались», когда какая-то шальная парочка вышла прямо на передовой дозор. Парочка — в самом прямом и, если так можно выразиться, естественном смысле этого слова: парень лет двадцати, в танкистском комбезе, со здоровенным автоматическим маузером на боку и еще более юная девица, украсившаяся синей косынкой. Отправься эти голубки на поиски местечка для уединения минут на десять позже… а так… не тащить же их с собой…
Тяжелораненых все же пришлось оставить — в небольшом овражке, неподалеку от приметного березняка. С ними оставался один из фельдшеров, пятеро с одним пулеметом… плюс каждая вторая фляга. Если мой безумный план увенчается хотя бы частичным успехом, к ним можно будет вызвать аэровагон.
…и отпуска нет на войне.
Гроза шла с северо-востока. Тяжелые иссиня-черные тучи затянули уже полгоризонта и далекие раскаты грома все чаще мешались с отрывистым рявканьем пушек. Казалось, что там, за холмами, с каждой минутой приближаясь к нам, идет еще один бой.
Она шла быстро — солнце сбавило накал, затянутое серой пеленой, порыв ледяного, словно явившегося прямиком из лапландских снегов, ветра пригнул траву. Гроза надвигалась — но самолеты успели раньше.
В первой волне шли «Луни», с ракетами и ротор-бомбами. Через минуту следом подошла ударная группа «Беркутов». Раз за разом узкие треугольные тени срывались в пике, расходились, вновь забираясь вверх, и вновь ныряя к земле. Из леска, где мы находились, было отлично видно, как на попытавшуюся открыть огонь среднекалиберную батарею почти сразу спикировали несколько звеньев, позиция зенитчиков буквально вскипела огнем и дымом. Впрочем, подобные попытки сопротивления были, скорее, исключением — налет застал синих врасплох, и наши летчики действовали, что называется, «в полигонных условиях».
Одно звено «Беркутов», видимо, уже израсходовав боезапас, снизилось до бреющего и прошло над станицей на сверхзвуке…
Всего налет длился не больше десяти минут, хотя, полагаю, тем, на кого рушилась с неба пронзительно воющая смерть, эти минуты показались годами. И буквально сразу же вслед за последними бомбами на израненную землю упали тяжелые капли дождя.
Лучшего шанса для нас быть просто не могло.
Ливень был почти тропический — разверзлись хляби небесные, и потоки воды мигом превратили спекшуюся на солнце глину в нечто осенне-непролазное, так что о классической, с бегом и криком, атаке не могло быть и речи. Мы просто брели сквозь него… пока к запаху воды и озона не начал примешиваться кислый привкус сгоревшей взрывчатки.
Эта была та самая позиция зенитчиков — полсотни метров сплошных воронок, даже тел почти не было видно. Зато двумя сотнями метров дальше их (тел) хватало далее с избытком — под серию ротор-бомб угодило не меньше роты, неширокий проселок был сплошь выстлан серо-зелеными шинелями.
Потом из хлещущих струй внезапно возникли два крытых грузовика, кто-то справа — кажется, Марченко — крикнул «огонь», но запоздалая команда растворилась в трескотне десятков стволов. Почти одновременно начали стрелять на левом фланге… ослепительный столб молнии с грохотом врезался в холм впереди, и я успел заметить высвеченные вспышкой приземистые черные туши… танки?
Танки расстреляли бронебойщики.
У кромки леса мы наткнулись на полевой госпиталь, и прошли было его насквозь, когда позади вдруг захлопали выстрелы. Как оказалось, какой-то сумасшедший соц-нацик открыл пальбу из револьвера, заработав в ответ гранату… Тем, кто оказался в одной палатке с ним, не повезло.
Пятью минутами позже мы, ориентируясь по звукам пушечных выстрелов, нашли батарею легких гаубиц.
На этом месте в памяти начинается провал. Последнее, что я помню четко, это зрелище разлетающейся под автоматной очередью панорамы и перекошенный разрывом гранаты затвор орудия, а дальше мои воспоминания становятся похожими на калейдоскоп.
Горящие грузовики у дороги — их подожгли не мы, это последствия налета. Зато валяющиеся в грязь фигуры уже наша работа…
Серо-зеленые тени неожиданно возникают совсем рядом, автомат в руках заходится лаем, три или четыре силуэта валятся, скошенные очередью. Потом затвор щелкает вхолостую, а серо-зеленые рядом, времени возиться с рожком нет — щербатый рот перекошен беззвучным воплем, тускло блеснула занесенная лопатка. Я вскидываю автомат, заученным движением отводя удар мимо, и, разгибаясь, с маху впечатываю приклад прямо в ненавистный оскал. Синий, подавившись криком и остатками зубов, отлетает назад, падает. За спиной его обнаруживается еще один — я не вижу его толком, только черный кружок направленного мне в лицо ствола и понимаю, что он не промахнется, в упор невозможно промахнуться и сейчас из этой черной пасти ослепительно-белой бабочкой выпорхнет смерть… и в следующий миг пулеметная очередь разрубает синего автоматчика напополам. Новый рожок, наконец, с четким щелчком встает на место, я вскидываю автомат, ловлю на прицел дергающийся хлястик, плавно жму курок — бегущий человек, картинно раскинув руки, валится в грязь.
Полоса черной, выжженной земли — жирный пепел лишь в одном месте нарушен танковыми гусеницами…
Края траншеи размыты — перепрыгнув через нее, я с трудом удерживаюсь на ногах. Справа короткий дот утыкается в дощатую дверь землянки, дверь распахивается, выскочивший соц-нацик, получив очередь прямо в лицо, неловко взмахивает карабином, валится вниз, лужа на дне окопа розово пенится — а в проем, из которого он появился, крутясь, улетает ребристый кругляш ручной гранаты.