— По-моему, вы несколько опережаете события, — натянутым тоном отозвалась Лили. — А если Милл-Хаус действительно приносит хороший доход?
Он улыбнулся. Со стороны это могло сойти за любезность, однако его подлинные чувства были совсем иными.
— Что ж, если я ошибся, тогда эти несколько недель станут для меня желанной передышкой после столь долгих странствий. И вам незачем смотреть на меня так подозрительно.
— Мои подозрения вполне естественны, и, Бог свидетель, я не собираюсь так просто от них отказываться. — Лили то и дело переводила взгляд с Эйвери на портрет и обратно, словно надеясь обнаружить в них какое-нибудь несоответствие, которое дало бы ей предлог выставить его из дома как самозванца. Однако с каждым разом лицо ее все больше мрачнело. — Где вы намерены остановиться?
— А… — Он оглянулся и развел руками. — Разумеется, здесь. В Милл-Хаусе. Надеюсь, его двери еще не закрыты для гостей? Я имею в виду, что окончательное решение о праве собственности на имение будет принято не раньше августа, не так ли?
— Совершенно верно, — процедила она,
— Что ж, отлично, — произнес он. — Я просто хотел удостовериться в том, что верно оценил создавшееся положение. Кроме того, меня пригласил Бернард. Как нынешняя владелица Милл-Хауса, вы, конечно, имеете полное право отказать мне в гостеприимстве. — Он насмешливо склонил голову, как бы признавая ее главенство в доме.
— Мне такое даже в голову не могло прийти. Само собой, вам ничто не мешает здесь остаться… в качестве гостя Бернарда.
— Благодарю вас.
Лили нахмурилась. О ее испуге нетрудно было догадаться по вытянувшемуся лицу и румянцу, покрывшему шею. Это зрелище невольно притягивало его взор.
У Эйвери имелось не так уж много опыта в том, что касалось женщин. Его родители умерли, когда ему было семь лет, еще несколько лет после этого он провел в закрытой мужской школе, и за все это время его жизнь почти не изменилась — просто один вечно отсутствующий опекун занял место другого, его родителей сменил Горацио Торн, что, конечно, никак не способствовало его более близкому знакомству с прекрасным полом.
Он обнаружил в себе глубоко таившееся пристрастие к юным прелестницам почти в то же время, когда ему стали ясны причины этого пристрастия. Тогда же он понял, каким нелепым выглядит со стороны урод, тоскующий по красавице. К счастью, сам он не был склонен к самобичеванию, но все же предпочитал любоваться женщинами издалека, довольствуясь короткими разговорами на тех редких приемах, которые ему случалось посещать. Еще никогда он не позволял желанию взять над собой верх. Никогда.
Однако по пути в Англию он встретил одну обворожительную блондинку, наследницу огромного состояния, которая искала с ним знакомства. По ее словам, она только начинала кругосветное путешествие, и, как ему стало ясно уже через час после знакомства с ней, решила задержаться ради него.
Девица оказалась столь же пылкой, сколь нежной и уступчивой, заявив ему с мечтательным вздохом, что до сих пор ей еще ни разу не случалось пускаться в столь рискованные похождения. Ей, как выяснилось, не столько нужен был он сам, сколько то, что он олицетворял собой в ее глазах, — хотя одному лишь Богу известно, что именно, а Эйвери не имел ни малейшего желания расспрашивать ее об этом. Когда же они расстались, он сохранил о ней самые теплые, но вместе с тем отстраненные воспоминания — так же как, без сомнения, и она о нем, ибо белокурая чаровница никогда не представляла собой серьезной угрозы для его сердца, и наоборот.
С ней, с Лили Бид, все обстояло совершенно иначе. Эта женщина в течение почти пяти лет читала его послания, и Эйвери успел проникнуться к ней глубоким уважением, вроде того, которое обычно испытываешь к достойному противнику, и даже по-своему преклонялся перед ее несомненным умом. Это уже таило в себе опасность, и, кроме всего прочего, она казалась ему живым воплощением всех его плотских желаний. Но самым опасным — и к тому же безрассудным — было давать такую власть над собой женщине, которая открыто заявляла, что собирается лишить его законного наследства. Ей ни в коем случае не следовало знать, какого рода оружие она держала в руках.
Эйвери долго задумчиво смотрел на свою высокую темноволосую соперницу. Вот уже пять лет она безраздельно царила в его мыслях, то веселя его, то доводя до исступления своими колкостями. И почему только, черт побери, она оказалась такой до боли прекрасной?
— Как долго вы намерены тут оставаться? . Он снова ощутил прилив раздражения.
— Прошу прощения?
— Я спрашиваю: как-долго-вы-намерены-тут-оставаться?
Эйвери так и застыл на месте. Лили улыбнулась — улыбка эта выражала торжество. Пусть в ней было не больше страсти, чем в хмуром осеннем утре, однако язычок у нее по-прежнему оставался острым как бритва, и Эйвери знал, что она не упустит ни малейшей возможности пустить его в ход, чтобы отточить на нем свое искусство.
За последние годы ему приходилось не раз попадать в опасные переделки и принимать решения, от которых зависела его жизнь, опираясь исключительно на собственную интуицию. Сейчас этот внутренний голос, который еще никогда его не подводил, вовсю бил тревогу. Помоги ему Бог, он был без ума от Лили Бид!
Эйвери откашлялся и произнес:
— До тех пор, пока я не получу то, за чем сюда приехал, — Милл-Хаус.
С этими словами он повернулся и вышел из комнаты.
Онемев от изумления, Лили молча смотрела ему вслед. Несмотря на то что он, по сути дела, бросил ей перчатку, поставив в известность о своих намерениях, она оказалась способной сформулировать лишь одну связную мысль: Франциска оказалась права. Эйвери Торн и в самом деле заметно пополнел.
Швы на его узком, плотно облегавшем фигуру пиджаке с трудом выдерживали напор могучих плеч. Верхнюю пуговицу на рубашке ему пришлось расстегнуть, чтобы не стеснять мощной шеи, а запястья, выступавшие из-под белых манжет, были сильными и гибкими.
Лили молча смотрела, как Эйвери крупными шагами удалялся по коридору, и невольно обратила внимание на его давно не стриженные волосы, вившиеся кудрями над воротом рубашки, слишком широкие плечи и слишком длинные, мускулистые ноги. Вскоре он исчез за углом.
Только теперь Лили поняла, что все это время стояла затаив дыхание. Она прислонилась к оконной раме, с глухим стуком ударившись о дерево плечами, и бросила гневный взгляд на портрет, висевший напротив нее. Нескладный, худой подросток, позировавший с таким застенчивым видом, смотрел на нее с холста. Теперь уже крупные руки, которые изобразил художник, не казались несоразмерно большими. Это были сильные руки: с широкими ладонями и длинными гибкими пальцами.
Затем она перевела взгляд на лицо изображенного на портрете юноши. Дерзко торчащий нос, блестящие сине-зеленые глаза, полные губы… Да, пожалуй, черты его можно было назвать правильными, однако он мало походил на автора тех самых писем, каким она рисовала его себе в своем воображении. До сих пор он представлялся ей излишне возбудимым, неуверенным в себе, с резкими, порывистыми движениями без каких-либо признаков изящества или внутреннего достоинства.