Голова Лили тяжело опустилась ему на грудь, и в тот самый миг, когда он пытался собрать остатки воли, чтобы ее отпустить, их взгляды встретились.
Эйвери затаил дыхание, ожидая, пока ее взор снова обретет былую ясность, пока здравый смысл не изгонит соблазнительную томность из ее глаз. Пристально глядя ему прямо в лицо, она чуть качнулась вперед, как будто в насмешку имитируя его собственный инстинктивный выпад.
Эйвери глухо простонал. Он должен уехать. Она должна уехать. Однако сколько бы ни повторял эти слова, подобно мрачному пророчеству, где-то в самом уголке сознания он отдавал себе отчет, что никогда не уедет от нее и не отпустит ее от себя. Все, во что он верил, все, на чем основывалась его жизнь — его кодекс чести, те нравственные принципы, за которые он крепко держался даже тогда, когда ему больше не за что было держаться, — вдруг исчезло, раздробленное на мелкие кусочки ураганом неукротимого желания.
— Докажи мне свою любовь, — прошептала она.
Ее взгляд, всегда такой прямой, поразил его своей искренностью. Нет, он не мог больше отрицать то чувство, которое до сих пор безмолвно таилось на самом дне его души. Он не мог отвергнуть ее, это было бы то же самое, что отвергнуть свое сердце.
Он старался отвергнуть ее. Помоги ему Бог, он действительно старался, как мог.
— Глупость. — Он поцеловал ее нежные податливые губы. — Безумие, — прошептал он, — Гибель. — Его язык проник в глубь ее рта, коснувшись теплого нёба, и он снова отстранился от нее, с трудом переводя дыхание.
— Умоляю тебя… — прошептала она.
— Да, — согласился он еле слышно и снова приник к ее губам. — Да, это любовь.
Все еще не отрывая от нее губ, он почувствовал, как ее рука пыталась нащупать пряжку на его ремне. Ее пальцы, скользнувшие под ткань рубашки и коснувшиеся его кожи, показались ему холодными как лед.
Эйвери, не желая овладеть ею прямо здесь, словно непотребной девкой где-нибудь в темной аллее, нагнулся, подхватил ее на руки и перенес на постель, заглушив жалобы Лили новыми поцелуями. Он уложил ее скорее с большей поспешностью, чем с нежностью, после чего с еще большей поспешностью сорвал с себя злосчастную рубашку и стянул с талии ремень брюк.
Лили умоляюще протянула к нему руки, и тогда он забыл обо всем, кроме ее красоты и пылкой женственности — и еще желания, расплавленным металлом растекавшегося по его жилам. Он хотел поскорее насладиться ее близостью, попробовать на ощупь ее кожу, вдохнуть ее дивный аромат, впитать в себя запах ее возбужденного тела.
Он потянулся к ней в тот самый миг, когда она простерла руки к нему. Одежда летела в стороны, пока каждый из них освобождался сам и помогал освободиться другому от последних преград, которые все еще их разделяли, и вскоре он оказался рядом с ней на постели. Их губы и руки слились в едином порыве восторга, воспламенявшего и мысли, и чувства, и воображение.
Не обладая большим опытом любовника, движимый могучей страстью, он целовал ее веки и чувствительную кожу на изгибе плеча, посасывал кончик ее языка, облизывал стройную шею и ее пышную грудь, скользнул зубами по гладкой, шелковистой коже у нее на бедре, после чего добрался до блестящих лепестков, скрывавших самую сердцевину ее женственности.
Ее слабые вздохи усиливали его удовольствие, постепенно подводя его к вершине наслаждения. Он чувствовал себя чем-то вроде странника, отправившегося на поиски приключений. Мысли его стали туманными и отстраненными, тело его превратилось в огненную колесницу, а она была для него той неизведанной землей, к которой он всей душой стремился.
Пораженная столь бурным натиском чувств, Лили лихорадочно осматривалась вокруг, словно отыскивая якорь спасения, пока наконец не поймала на себе взгляд его блестящих глаз. Она с восторгом покорилась этой первозданной силе, ощущая всем существом его мужское ликование и отвечая на него своим, женским.
Не зная, чего ей ожидать, она перекинула ногу через его бедро, опрокинув его на себя, и тут же ощутила резкий толчок его мужской плоти. Она инстинктивно приподняла бедра, а он так же инстинктивно рванулся ей навстречу.
На какой-то миг они застыли в этой позе, их тела слились так тесно, как это вообще было возможно. Затем он вошел в нее, крепко обняв мускулистыми руками, с каждым разом проникая все глубже и все больше заполняя ее собой, потом ослабил натиск и начал все снова. Она следовала ритму его движений, закрыв глаза и упершись локтями в матрас, напрягшись всем существом в стремлении получить то пресыщение, которое, она узнала, скоро последует.
— Да, — повторял он шепотом ей на ухо, и голос его был похож на низкое, хриплое урчание. — Да, это любовь. Моя милая, милая Лили. Моя любимая…
Его слова приблизили неизбежную развязку. Непередаваемое словами блаженство волна за волной накатывалось на нее, беря начало в той точке, где их тела соприкасались, и доходя до самых кончиков нервов. Наконец она почувствовала, как он напрягся, и вскоре его возглас, означавший, что он достиг пика наслаждения, вызвал ответное эхо в ней, и она вскрикнула громко и счастливо.
Все кончилось слишком быстро. Последние, слабые, судороги пробежали по ее телу, накапливаясь где-то в нижней части живота. Словно в тумане она расслышала его тяжелое, затрудненное дыхание и, протянув дрожащую руку, откинула темно-золотистые волосы с его лба.
— Эйвери! — шепотом окликнула его Лили. Он крепче обнял ее, глаза его по-прежнему оставались закрытыми.
— Эйвери…
— Тс-с. — Голос его был низким и невыразимо печальным. — Тише. Завтрашний день подстерегает нас за этой дверью, чтобы снова бросить в океан пустых слов и сомнений. Но он еще не наступил, Лили, а мы с тобой здесь. Лили. Лилиан. Дорогая моя. Умоляю тебя, позволь мне любить тебя снова и снова! Дай мне возможность доказывать тебе свою любовь всю ночь напролет.
Она ответила ему поцелуем.
Рассвет наступил слишком скоро, вновь принеся с собой сомнения. Эйвери стоически наблюдал за его приближением. Его сердце сейчас больше всего напоминало обреченный на гибель форпост, осаждаемый целыми легионами неоспоримых фактов.
Лили лежала рядом с ним на постели, уютно свернувшись в клубочек, удовлетворенная и насытившаяся любовью. Черные пряди ее волос струились по его рукам и плечам, одна ее ладонь покоилась у него на бедре. Эйвери провел не один час, пытаясь найти такие слова, подобрать такие доводы, которые заставили бы ее выйти за него замуж, поскольку любые другие отношения казались ему неприемлемыми. Вместе с тем он опасался, что никакие, даже самые пламенные речи уже не в состоянии были изменить ее решение остаться незамужней.
Законы, регулировавшие права на детей, выглядели в его глазах не менее отвратительными, чем желание сознательно превратить своего ребенка в бастарда. Она ни за что не смирится с первым, а он даже думать не желал о втором. Да поможет ему Бог!