– Ну да. А вообще сейчас, – Тимка оглянулся и перешел на шепот, – бери выше. В смысле, я вроде как правительственный чиновник получаюсь. Вот гляди… – он потащил из жилетного кармашка для часов какую-то бумажку, развернул и сунул мне под нос, – гляди! Настоящий, с печатью военного министерства, а подпись – самого…
– Ты забыл, – я улыбнулась, хотя со стороны, наверное, эта улыбка выглядела жалкой, – забыл… я ведь не умею читать… Тимка…
– Прости, – смутился он. – Хотел… вот, на, возьми! – с этими словами он протянул мне пакет, тот самый, перевязанный ленточкой. – Должно подойти… Торк подсказал… я в магазине выбрал продавщицу с тебя ростом и велел, чтобы по ней все мерили. Правда, – искоса глянув на меня, добавил он, – в плечах и бедрах она малость пошире будет. Ну ты подошьешь, если что. Там и нитки с иголками… тоже.
– Ох, Тимка…
Пакет был тяжелый, здорово тянул руку. Что ж он там намерил-то ?
Вдоль улицы зло хлестнуло ветром, обозначив холодную полоску на щеке. Я потерла кулачком скулу… мокро, а небо чистое, дождя нет, откуда же… и только чувствовав соленый привкус, запоздало поняла – слезы.
– И вот еще что. – Тимка спрятал свою пропечатанную бумажку обратно и принялся копаться во внутреннем кармане. Ветер хлестнул снова, откинув полу плаща, – и я вздрогнула, увидев на боку Тима огромное, тускло поблескивающее воронением… ох, ну что же ты ввязался?!
– В подвал ты больше не пойдешь!
Наверно, еще когда я только услышала, как он меня окликает, в голове что-то смешалось. Потому и не могла узнать и вот сейчас тоже смотрела на бумажки, которые протянул мне Тимка. И лишь когда он, устав ждать, сам вложил их в мою ладонь, наконец-то сообразила – это же деньги. Просто не довоенные, старые, а новенькие бумажные двадцатки. Одна, две… четыре.
Спрячь, не держи на виду. Это, – слабо улыбнулся Тимка, – вроде как мои рекрутские. На особняк с каретой не хватит, но снять комнатку… ну и на жизнь – тоже. Пока я не вернусь.
– Вернешься? Откуда?!
Он опустил взгляд, отвернулся… так, что и объяснять-то ничего не надо.
– Тимка!
Олух-болван-дурак-негодяй… Правая была занята пакетом, и я ударила левой, целилась в скулу – кулаком, чай, не дамочка, ладонью пощечины хлестать. Второй раз он ударить не дал, поймал на замахе.
– Да не визжи ты. Я ведь не в маршировалки записался, в атаки ходить не буду.
Ну зачем, зачем, зачем ты… Пресвятая Дева, как же объяснить этому глупому великану, что мне нужно только лишь одно – чтобы он был рядом. Чтобы всегда, в любой момент, можно было обнять, прижаться, закопаться в него, такого большого и надежного…
Чтобы всегда было – как сейчас!
– Тимка…
Никуда не отпущу. Мой-мой-мой-мой, ничей больше!
– Молли, послушай… ты знаешь, где Пятая авеню?
– Да. На Манхэттене, неподалеку от Таймс-сквер.
– Верно. Теперь постарайся запомнить – в начале Пятой стоит большой дом – серый камень, четыре этажа, статуи всякие подбалконные и красная черепица. Там поблизости ничего похожего нет, вряд ли ошибешься. Вот… когда подыщешь себе жилье, придешь к этому дому и попросишь швейцара позвать капитана Мак-Интайра. Капитана Джозефа Мак-Интайра. Повтори.
– Капитана Джозефа Мак-Инрайта.
– Мак-Интайра, – нахмурился Тимка. – Джо Инрайт – это капитан шхуны «Арчер-Фиш» из Бостона, а тебе нужен будет капитан Мак-Интайр!
– Я запомню, – пообещала я.
– Его может не быть на месте, – озабоченно сказал Тимка. – Скорее всего не будет. Если так, попросишь… нет, потребуешь, чтобы для него написали записку, и продиктуешь свой новый адрес. Так и скажешь: новый адрес Молли – для капитана Мак-Интайра.
– Хорошо, Тимка. Все сделаю, как ты сказал. Ты же знаешь, – я вскинула голову и улыбнулась ему, – я ловко запоминаю.
Глаза щипало так, словно перечистила дюжину луковиц подряд. Но я твердо знала – плакать мне сейчас нельзя, ни в коем случае, точно-точно.
– И еще, – глухо сказал он. – Если меня не будет два месяца… тогда еще раз придешь к этому дому, только на этот раз тебе, наверное, уже придется дождаться самого капитана.
Тимка!
Да это я так, на всякий случай, – с наигранной бодростью произнес он. – На самом-то деле Торк говорит: едем дней на пять, ну, на неделю, не больше. Это – вдруг чего… или там, приказ срочный выйдет… Ты, главное, не переживай и всегда, все время помни: что бы ни случилось, я к тебе обязательно вернусь! Слышишь, Молли? Ты… мне веришь?
– Да, – прошептала я. – Верю.
Мне надо было сказать ему так много! И все-все было важным, таким, что не сказать – нельзя!
Пpo то, что буду ждать, хоть сто, хоть всю тысячу лет. И прo то, как вчера, в какой-то миг решив, что – все, больше никогда не увижу его, я выбежала на берег… и остановилась лишь в считанных дюймах от края.
Про то… и про это… и про все остальное.
– Помнишь, когда я простудилась, ты сидел рядом и рассказывал ваши легенды? О великане Джеке, о трех гномах, о болотных эльфах, о фее Пяти Холмов?
– Помню…
А ту, что про рыцаря, доблестного сэра Хейли? Который собрался в крестовый поход, и тогда его невеста, Элис из Йорвика, повязала ему на плечо бант, так, что теперь он ее рыцарь, а она – его прекрасная дама. Это ведь было, да? У меня тогда голова совсем сильно болела, но я слушала – как он с сарацинами дрался, как Иерусалим от орочьих полчищ отстоял… ,слушалa, потому что… было интересно.
– Да. Так все и было.
– Тимка, – негромко попросила я. – Дай, пожалуйста, свою новую шляпу.
Он словно бы и не удивился – молча снял и протянул мне. А сам встал на колени передо мной.
Шляпа была светло-коричневая, в тон плащу – за исключеньем черной ленты вокруг тульи. Я даже не стала пытаться ее отдирать – той, белой, на пакете, с лихвой хватило, чтобы обмотать несколько раз, напрочь закрыв черный цвет. Даже на бант осталось.
– Ну вот. Отныне и навсегда вы, Тимоти Валлентайн – мой рыцарь! Отправляйтесь в свой поход, и да хранит вас мой тали… – Тут я не выдержала и закричала: – Иди! Иди! Иди!
– Молли…
– Уходи! Прочь! Пожалуйста, прошу тебя, умоляю, уходи сейчас!
И лишь когда светло-коричневая, с белой лентой шляпа скрылась за углом, я тихо прошептала: «Пока я еще могу тебя отпустить».
На меня оглядывались прохожие – наверное, со стороны это и впрямь выглядело забавно: девушка, которая идет, не зная куда, прижав к груди пакет… мокрый, потому что слезы текут, все никак не переставая…
…и улыбается.
Потому что она – очень-очень счастлива!
Как в сказке!
1863, Вирджиния, Тимоти