Неожиданно белая башня оказалась совсем рядом.
С огромным трудом Лизавета дотянулась до ручки. Ногти противно скрипели, когда она скребла ими по металлу, а пальцы не сгибались. Несмотря на это, она все же сумела приоткрыть дверцу холодильника. Щелкнул замок, потом раздался тихий чавкающий звук.
Стало заметно светлее. На Лизавету дохнуло долгожданным холодом. Правда, было еще кое-что — какой-то запах, но она уже не воспринимала подобные мелочи. Она заглянула в сияющую, покрытую инеем комнату…
Призрачная эмоция, бледная тень радостной мысли промелькнула в ее мозгу. Она нашла его!
Ее сын лежал в позе зародыша. Он занимал весь свободный объем прозрачного цилиндра, установленного внутри холодильника. У него было очень белое лицо, смерзшиеся волосы и открытые глаза. Они казались стеклянными из-за того, что их покрывала тонкая корочка льда. Мальчик улыбался. Язык, видневшийся в щели между губами, был похож на замороженную куриную печень. Затвердевшая кожа натянулась, как мембрана басового барабана.
Когда она попыталась достать сына из холодильника, чтобы согреть его, то обнаружила, что это не в ее силах. Разбить стекло или передвинуть цилиндр она не смогла. К нему были подведены какие-то шланги и жгуты проводов. Внутри медленно циркулировала жидкость. Маленький человек в позе зародыша оставался неподвижным и не дышал…
Тем не менее неистребимое материнское чутье подсказало Лизавете, что ее мальчик жив. Эта матрица была погружена в анабиоз. В отличие от матери час сына настанет нескоро. Для чего дьякон приберегал его? Она была не в состоянии задавать себе даже более простые вопросы.
Она начала беззвучно кричать. Потом появился глюк и снова изменил ее — на этот раз радикально.
Ее мучения закончились. Она стала частью Колонии.
С помощью доброго слова и револьвера вы можете добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом.
Аль Капоне
Он зажал рюмку между запястьями, поднес ее ко рту и неловко опрокинул. Порция омерзительно теплого тридцативосьмиградусного «казацкого напитка» скользнула в желудок, как рогатая улитка. Жирный человек вздрогнул и едва не выронил стакан. Кое-кто из мужчин посмотрел на него с отвращением; женщины отводили взгляд.
Он сидел в кабаке «Дилижанс» и тихо напивался. Прошли те времена, когда он мог позволить себе шумно погудеть и это сходило ему с рук. Теперь развлекались другие; ему оставалось только надеяться, что в него не попадет шальная пуля. Впрочем, он не слишком дорожил жизнью. Может, именно поэтому пули до сих пор пролетали мимо.
Когда-то он был неплохим соло, но, видимо, недостаточно хорошим, раз все закончилось именно так. Он пропивал свою пенсию (да-да, самую настоящую пенсию), которую выплачивала ему Ассоциация. Честно и аккуратно, хотя в это и трудно было поверить. Вначале. Потом он привык.
Свое нелепое имя Никифор он постарался забыть как можно быстрее, чтобы, не дай бог, не проговориться во сне. В неблагополучном окраинном районе Бавария он был больше известен как Мурло Ники — из-за своей необщительности и подозрительности.
Он трудно сходился с людьми и никому не доверял, кроме членов своей большой семьи. У него были хорошие шансы со временем возглавить местную группировку «Толстошеих». Те жили в основном за счет того, что обложили пивзавод дополнительным налогом. Плюс дань с мелких торговцев, платный проезд по дорогам — в общем, на жизнь хватало, и даже более чем.
Некоторое время все были счастливы. Мурло Ники готовился переехать в новую, более просторную резиденцию. Но его подставили единоутробные братья, и он «загремел с лестницы». За ним охотились упыри из охранки, а это было похуже, чем поцелуй Крестного. Попади он им в руки — и Ники все равно умер бы, но не так быстро, как ему хотелось бы.
Его спасло хорошее чутье. Почувствовав, что стал четвертым углом в треугольнике, Мурло Ники лег на дно. Ему пришлось сделать срочную и баснословно дорогую пластическую операцию, пересадить кожу на пальцах и изменить пигментацию радужной оболочки. На это ушла львиная доля его наличных сбережений. Остальное было конфисковано братьями.
Сняв бинты, он убедился в том, что его не узнала бы родная мама, и первым делом убрал хирурга. В тот день Никифор бесследно исчез. Вместо него в городе появился человек, на которого не было ничего в базе данных Управления внутренних дел. Еще один призрак, микроб, раковая клетка огромной опухоли, разраставшейся по эту сторону Блокады.
Поскольку легальная работа явно была придумана не для таких, как он, Ники стал соло. Кое-что ему даже нравилось. Пребывание на свежем воздухе благотворно сказывалось на здоровье и аппетите, а с пушкой он ловко управлялся с детства. Масштабы его новой деятельности были, конечно, не те, что раньше, но он научился довольствоваться малым.
Когда с ним связались по телефону люди из Ассоциации и предложили «взаимовыгодное сотрудничество», он понял, что не может им отказать. Они знали о нем все, но не собирались его сдавать. Пришлось поверить им на слово. Ники продолжал в прежнем духе, снова поднакопил деньжат и всерьез надеялся когда-нибудь окончательно смыться из города. А перед тем, конечно же, навестить дорогих родственничков.
Мурло Ники жил этой надеждой, пока не наткнулся на кислотную мину, заложенную в один из контейнеров. Выплеснувшаяся под давлением жидкость сожгла ему кисти обеих рук и частично физиономию.
Придя в себя после болевого шока, он обнаружил, что подвергся еще одной пластической операции — на этот раз совершенно бесплатной. Хорошо, что хотя бы оба глаза остались целы. Теперь его не узнала бы не только мама, но и хирург, слепивший ему новое лицо. Для карьеры соло Ники годился не больше, чем трехлетний ребенок. Пожалуй, он сумел бы нажать на спусковой крючок — если тот предварительно обмотать веревкой, а оба ее конца привязать к его уродливым клешням, которые было трудно назвать руками.
Наступили плохие времена — хуже некуда. Новых сбережений хватило ненадолго. Он таскался по задворкам, ожидая, что его прикончит мелкая шпана, пока однажды, проснувшись под трибуной местного стадиончика для игры в лапту, не нашел у себя в кармане повестку из банка. На его счет поступили деньги.
Этих денег не хватило бы на то, чтобы приобрести уединенный домик у моря, нанять слуг и охранников — даже если копить до Страшного Суда, — зато на них можно было напиваться каждый божий вечер, а иногда (довольно редко — от силы один раз в месяц) Ники заходил в канна-бар «Петух» и, рассчитавшись с хозяином, направлялся прямиком в туалет.
В одной из кабинок, под заплеванной крышкой сливного бачка заинтересованный человек мог найти все необходимое для экспериментальной проверки теории относительности. Оказывается, в жизни нет ничего действительно важного. Ничего определенного. Ничего постоянного. Во всяком случае, страдание, боль и само время уж точно были весьма относительны. Столь многое зависело от малюсенького тычка в вену, что становилось просто смешно при воспоминании обо всех жалких потугах достичь счастья другими способами. Впрочем, смеяться по-настоящему Мурло никогда не умел.