Он приложил лезвие ножа к обнаженному горлу.
Электра права, сказал он самому себе. Это болезнь. Болезнь, от которой человечество может сгнить, как от огромный грязной злокачественной опухоли. Он должен вырезать ее.
Сделав глубокий вдох, чтобы унять встряхивающую желудок дрожь, он сделал первый надрез.
Кожа под ножом разошлась, будто пара влажных розовых губ. Он резал мягкие ткани, быстро расширяя края раны все больше и больше, пока не стало казаться, что под подбородком твари появился второй рот. Потом он достиг хрящеватой белой ткани дыхательного горла. Тут он сменил изогнутый нож на тяжелый разделочный. И начал резать.
И тут тварь закричала. Это был непомерный — нутряной — оглушительный вопль. Крик отразился от кирпичей, он был громким и ужасным и полным ярости, боли и неверия.
— Дэвид! Продолжай резать! — попыталась перекричать этот вопль Электра. — Не останавливайся!
Веки твари открылись, обнажая глазные яблоки. Сами глаза были выпученными и светящимися: они гадко щурились на свет, упершись взглядом в глаза Дэвида.
— Нет... не это! О! Не так... поцелуй меня, поцелуй меня, любовь моя, — начал обольщать пришепетывающий голос.
Правда, эти чарующие, эротично переливчатые слова как запятые перемежали оглушительные визгливые крики, будто два духа внутри твари боролись за власть над ее голосом.
— Заткнись! — рявкнул Блэк и сильнее надавил рукой, сжимающей подбородок твари. Сделал он это с такой силой, что плечи твари поднялись от стола, а спина изогнулась наподобие лука.
Дэвид кромсал неподатливые ткани трахеи.
Снова крики, визг пронзил голову, как будто вот-вот проткнет барабанные перепонки. Дэвид заскрипел зубами.
Тело на каменном столе выгнулось. Его движения, стесненные слоями клейкой ленты, отдаленно напоминали извивания червяка; но бедра все же поднимались невероятно высоко, когда монстр выгибал спину. Электра навалилась на деву-чудовище, стараясь придавить ее своим весом. Лицо хозяйки гостиницы застыло в решительном напряжении, губы были плотно сжаты, глаза горели сосредоточенностью, а волосы развевались из стороны в сторону, когда ее тело то взлетало, то падало в такт конвульсиям твари.
— Давай же, черт тебя побери! — прошипел самому себе Дэвид. — Перепили наконец! Ты это уже делал раньше. Сделай вид, что это трахеотомия, представь себе, что ты спасаешь жизнь какому-нибудь несчастному.
Скрипнув зубами, он надавил на нож.
Крики прекратились, сменились шипящим голосом, который звучал так чарующе, как он никогда не слышал в своей жизни:
— Люби меня... целуй меня. О, как мне хочется, чтобы ты меня обнял. Я хочу... О!
В это мгновение лезвие внезапно пошло вниз, разорвав дыхательное горло. И тут же из раны вырвался огромный порыв воздуха — это воздух из легких нашел более короткий путь наружу, теперь для выхода ему не нужен был окольный путь через рот или ноздри. И все еще никакой крови из раны.
Выхлоп воздуха, жаркого, словно из печи, был неожиданным и ужасающим. Он ударил Дэвиду прямо в глаза, заставив его моргнуть и отпрянуть. Сила выхлопа взметнула волосы Электры, будто хозяйка гостиницы нагнулась над вентилятором.
Немигающие глаза твари были широко раскрыты. Ресницы как будто слились с темными бровями, создавая черный полумесяц над неподвижными глазными яблоками. Рот растянулся огромным овалом. Щелкнув, сомкнулись острые зубы, пробив длинный язык, который змеей выскользнул изо рта. Дэвид даже успел разглядеть темный колодец ее глотки.
Режь. Режь. Режь!
В мрачной сосредоточенности Дэвид Леппингтон пилил шею. Рука у него болела. Мускулы плеча подергивались, но он больше не останавливался.
Режь. Режь. Режь.
Горячий воздух вырывался из раны, серой, как сырая рыба.
Нож теперь шел легче, словно разрезал буханку хлеба.
Несколько секунд спустя он дошел до артерий.
Струями хлынула жидкость. Но не кровь. Жидкость была почти прозрачной и с желтоватым оттенком.
Он не остановился, но мрачно продолжал пилить разделочным ножом. Наполнявшая тело твари жидкость хлестала с такой силой, что капли попадали на стены. Капли летели и над головой.
Нож уперся во что-то твердое.
Позвоночник, сказал он самому себе.
Дэвид сменил нож на пилу. Блэк потянул сильнее, разводя в стороны края раны, так что теперь она походила на каньон, уходящий до самой поблескивающей белым кости. Стены каньона — эти две половины шеи — также напоминали куски серой сырой рыбы.
Физиология твари уже, должно быть, успела измениться. Никакой красноты, ассоциирующейся с тканями человеческих мышц. Только эта бескровная серость.
Теперь тварь дергалась и извивалась в последней попытке предотвратить свою гибель. Начала рваться изолента. Голые ноги твари ударялись о каменный стол, ее руки сжались в кулаки, которые, поднимаясь и опускаясь, колотили по верстаку, а Электра все стремилась прижать девушку к столу.
Упершись одним тяжелым сапогом в пол у стола, Блэк потянул голову за подбородок и волосы.
Тварь извивалась и дергалась, пока наконец не сбросила с себя Электру, как сбрасывает наездника вставшая на дыбы лошадь. Ноги твари взбрыкивали, ударялись в свод стены, разбивая пальцы в желе. Рот открывался и снова с клацанием закрывался, будто пасть бешеной собаки; острые зубы рвали губы, оторвали кусок черного языка. Пена, и гной, и эта желтая, как моча, жижа фонтанами вырывались изо рта и ноздрей; глаза выпучились так, что казалось, они вот-вот взорвутся.
Дэвид толкал пилу вперед, потом тащил назад, водя ею изо всех сил, стараясь не дать дергающейся твари сместить лезвие.
Хлоп!
Голова отделилась от тела настолько внезапно, что Блэк лишился равновесия и упал назад, все еще держа голову за волосы.
Дэвид отшатнулся от безглавого тела. Он мог только смотреть, как, скатившись со стола, тело корчилось и извивалось на полу, словно огромный мясистый червь. Из горла хлестала жидкость.
И самым ужасным было то, что воздух с мокрым бульканьем продолжал выходить из дыхательного горла.
Глянув влево, он увидел, как Блэк запихивает голову в ведро. Голова все еще гримасничала и с безумным чавканьем хватала воздух. И глаза — они тоже еще были вполне живые, и глазные яблоки поворачивались из стороны в сторону и смотрели то на Блэка, то на Электру, то на самого Дэвида с самой что ни на есть злобной ненавистью.
Прошло не менее пяти минут, прежде чем прекратились яростные конвульсии трупа. Но и тогда колени его спазматически приподнимались, а по самому телу пробегала крупная дрожь. Из перерезанной трахеи продолжал выходить воздух. При этом воздух производил отчаянный стон, будто сам труп пребывал в смятении от того, что лишился чудовищной пародии на жизнь, которая анимировала его.