— Но разве вы не сказали, что выше двадцати пяти тысяч футов облаков не бывает? — спросил я.
— Да, конечно. Но не могли бы вы подняться повыше?
Я продолжил набор высоты. Достигнув потолка в пятьдесят пять тысяч футов, я перестал слышать рев двигателей, настолько разреженным был воздух. Небо на такой высоте в обычных обстоятельствах должно было быть не голубым, а черным. Сейчас же оно по-прежнему было окрашено в унылый темно-красный цвет.
Даже если бы мы каким-то непостижимым образом ошиблись во времени и вылетели после заката, небо должно было бы сверкать многими тысячами ярких звезд. Создавалось впечатление, что наша планета так надоела богам, что они окутали ее кроваво-красным саваном.
Я связался с центром управления и доложил ситуацию. Мне показалось, что где-то в глубине, создавая фон для доклада, рычит Старик, отдавая приказы диспетчеру. Временами я не слышал ничего, кроме помех; видимо, далеко внизу под нами вспыхивала очередная молния. Позади меня на штурманском месте Сеймур делал заметки и что-то фотографировал.
Я посмотрел на указатель расхода топлива. Стрелка показывала, что осталось четверть бака.
Полет подходил к концу. Я сказал Сеймуру, чтобы он спрятал камеру. Мы направлялись домой.
Я уменьшил тягу двигателей и начал снижение. До самого подхода к аэродрому мне предстоял слепой полет. Диспетчер будет вести меня до тех пор, пока я не увижу огни посадочной полосы.
Перед мысленным взором предстал диспетчер, пристально вглядывающийся в светлую точку на экране радара, которой был для него наш самолет.
Сеймур начал проявлять некоторые признаки оживления, хотя мне казалось, что он больше размышляет вслух, чем беседует со мной. Его сильно беспокоило отсутствие солнечного света.
— При извержениях вулканов бывают столь сильные выбросы в атмосферу, что освещенность на земле снижается. Но ничего подобного тому феномену, который мы наблюдаем, не случалось. По крайней мере на памяти человечества. Извержение Кракатау существенно уменьшило силу солнечного света, что привело к глобальному снижению температуры, за которым последовали исключительно суровые зимы и прохладные летние периоды. Но то, что мы увидели сегодня, беспрецедентно. Если продолжить рассуждения, то…
Дальше я не слышал, так как в моих наушниках раздался голос диспетчера:
— Снижайтесь до высоты пятнадцать тысяч футов и выдерживайте скорость четыреста узлов, следуйте курсом…
Дослушать мне не удалось — снова возникли помехи, на сей раз они были настолько сильными, что больше всего напоминали рев разбивающихся о скалы штормовых валов.
Я терпеливо ждал возобновления связи. Гул урагана сменился негромким шипением.
— …отсюда следует, — продолжал Сеймур, — что ни вода, ни частицы льда не могли стать столь плотной преградой на пути солнечного света. Если мы согласимся с тем, что и вулканических выбросов не было, то можно сделать вывод…
— Диспетчер! — прокричал я. — Мы вас не слышим! Прием!
Шипение атмосферных разрядов и никакого ответа.
— Центр! Вы меня слышите? Прием!
— Масса частиц в стратосфере должна достигать феноменальных масштабов. Можно допустить, что…
— Сеймур, — резко оборвал я.
— Да?
— У нас возникли осложнения.
— Какие осложнения? — переспросил он таким отрешенным тоном, словно все еще пребывал в научном трансе.
— Я потерял связь с диспетчерской службой.
— Это серьезно?
— Да. Очень.
— Попробуйте еще раз.
— Пробовал. Не отвечают.
Я усилил тягу, и острый нос истребителя снова устремился вверх. Альтиметр показывал набор высоты.
— Мы, кажется, поднимаемся, — сказал Сеймур. — Но ведь нам надо садиться. Разве нет?
— Именно. Только желательно на посадочную полосу, а не на чью-нибудь капустную грядку.
— Вы что, правда хотите сказать, что мы не сможем приземлиться, если вам не удастся восстановить связь?
— Да, что-то вроде, — выдавил я сквозь зубы. — Будем кружить до тех пор, пока они не справятся с техническими проблемами. Надеюсь, им это удастся.
Мы кружили десять минут…
Двенадцать минут…
Пятнадцать, шестнадцать…
Указатель уровня топлива медленно, но неуклонно приближался к красной зоне.
Радио молчало.
За колпаком кабины царила тьма. Я не видел даже ужасающего красного неба — оно осталось выше, сейчас мы летели сквозь облака. Истребитель напоминал угря, пробирающегося по илистому дну мутной реки.
По прошествии нескольких минут я сказал Сеймуру:
— Если мы еще задержимся, придется выбираться из кабины и идти пешком.
— Что? Простите, кажется, я вас не совсем понял.
— Не берите в голову. Обычная пилотская шутка.
Я передвинул ручку от себя, и машина пошла вниз. Я хотел рассказать Сеймуру, как работает катапульта, но решил пока воздержаться. Сеймур ничего не понимал ни в катапультах, ни в парашютах. Гуманнее было бы его пристрелить.
В отсутствие связи приходилось полностью полагаться на зрение. Я надеялся заметить огни посадочной полосы прежде, чем мы врежемся в землю. Перед вылетом в свете стартовых ракет я сумел оценить высоту облачности. По моей прикидке, расстояние между землей и нижней кромкой облаков было не менее тысячи футов.
Если опускать это корыто достаточно аккуратно, можно выйти из облаков, не опасаясь столкновения с холмом или деревом. На альтиметр на такой высоте полагаться нельзя — это не слишком точный прибор, но «Джавелин» снабжен мощными посадочными прожекторами. Даже с высоты тысячи футов удастся определить, над какой субстанцией мы летим — земной твердью или морской жижей.
Я осторожно снижал машину до высоты в тысячу футов.
Топлива оставалось максимум на семь минут полета.
В подобных обстоятельствах мягкой посадки ожидать невозможно.
Набирая высоту в облаках, я вел машину широкими кругами. Где-то в центре этих кругов далеко внизу находился остров Уайт. Если я на высоте тысячи футов по радиусу, размышлял я, то увижу посадочные огни аэродрома. А если аэродром окажется в стороне, то уж свет поселков и деревень замечу обязательно.
Однако погода оказалась еще более гнусной, чем я предполагал.
Капли дождя били по колпаку кабины пулеметными очередями, а прожектора самолета выхватывали из тьмы лишь закручивающиеся на ветру и разбивающиеся в мелкие брызги дождевые струи.
Похоже, у меня оставался весьма ограниченный выбор дальнейших действий.
Во-первых, я мог продолжать лететь в струях дождя и в порывах ветра, сотрясающих машину.