Для чего кривляться и приукрашивать себя, когда ты больше никому не нужен и никакая морковка уже не болтается в полуметре от твоей морды? На что опереться теперь? За что зацепиться хотя бы в ближайшем будущем, которое наступит через секунду? В пору позавидовать слепым фанатикам…
Ему оставили только тело, но если оно уже постаревшее, больное и уродливое, то какой от него толк? Тогда чувствуешь себя бывшей звездой, выгоревшей дотла и висящей в абсолютной пустоте. Ничего не излучаешь, и свет, приходящий извне, не способен осветить или хотя бы чуточку подогреть…
А ведь с ним так и случилось. Он всего лишился. Где теперь, например, его дом, машина, клуб, дурацкая музыка, инструмент, книги, компакт-диски, стильные английские пиджаки, сигареты, культовые наручные часы и прочие игрушки для взрослых? Где его приятели, женщина, с которой он имел приятный секс, и маленький мальчик, который стал большим чудовищем? Где все это, не говоря уже о менее плотных материях вроде иллюзий и надежд? Неужели он такое ничтожество, что ничего не смог унести с собой по совету древнего мудреца?
Подобных безжалостно «раздевающих догола» ситуаций он мог представить себе не так уж много – война, тюрьма, неизлечимая болезнь, катастрофа, опрокидывающая мир на свалку. Впрочем, две последних обладали неким черным романтизмом, оставляющим лазейку для игры и позирования – пусть даже перед самим собой. Если сильно постараться, в них можно было отыскать нечто извращенно-привлекательное…
Ему выпала тюрьма. И вот кем он оказался – тварью, дрожащей от ужаса перед неизвестностью. А ведь прошло всего несколько суток. Могло быть и хуже, гораздо хуже, если бы тут появились сокамерники, желающие его «опустить». Где найти силы, чтобы расколоть самого себя, добраться до сердцевины, до мякоти, и попытаться слепить из нее нечто такое, ради чего стоит продолжать жить и бороться?
(Ради мальчика? У Марка была стойкая уверенность в том, что мальчик
САМ О СЕБЕ ПОЗАБОТИТСЯ. «Не путайся под ногами, смешной человечек!..»
Ради себя? От него самого ничего не осталось. Он – призрак, тень…
Да и с КЕМ бороться? С собственным сыном?! Или с неизбежностью перемен – непонятных и неприятных? Марк не хотел такой борьбы.)
Но если не получится слепить новую, спасительную иллюзию, тогда самоубийство – никакой не грех. Ведь он и так уже мертв, и только миллионы красивых или безобразных призраков бродят вокруг него. Они делают красивых или безобразных детей; они наполняют пространство пустой трескотней; они участвуют в безвыигрышной лотерее тщеславия; они лелеют взятую напрокат и пожираемую микробами плоть; они убегают от самих себя или стоят на перроне в ожидании поезда, который не придет никогда…
Он надавал себе пощечин, чтобы не раскиснуть окончательно. Он попытался собрать обломки своей личности, все то, что удалось наскрести в полутемном чулане сознания под тусклеющем лучиком рассудка. Он постарался убедить себя в том, что, может, так оно и лучше – когда нечего терять. Его приперли к стенке, а в таком положении даже паршивая трусливая овца начнет сопротивляться. По идее. На рациональном уровне он зацепился за одну-единственную мысль: если бы его хотели убить, то сделали бы это быстро. Но что, если о нем попросту забыли? Или те, кто засадил его сюда, уже сами мертвы? Что тогда? Тогда больше не будет еды и воды в одноразовой посуде. Тогда он узнает, насколько реальность страшнее самых лучших и натуралистичных рассказов о погребенных заживо…
И кто же виноват в этом? Он сам? Он не помнил, чтобы совершал трагические ошибки или нечто такое, за что следовало наказывать его голодной смертью. И видениями, которые сами по себе были пыткой…
Временами у него мутилось сознание. Из мглы всплывали события, которые происходили в прошлом или только могли бы произойти. Однако едва уловимые искажения придавали им характер изощренного издевательства.
Постепенно в нем зародилась навязчивая мысль: под овечьей шкурой скрывался волк. А как насчет лилипута с ангельским личиком? Его, Марка, угораздило быть отцом… маленького негодяя, которого он постепенно начинал ненавидеть.
Кажется, это и было то, чего добивались тюремщики.
* * *
На шестую ночь заключения он услышал слабые звуки, доносившиеся из-за двери. Неужели кто-то пришел, чтобы избавиться от тела и выпустить на свободу полудохлую птичку его души? Но, вероятно, это была просто очередная галлюцинация. Он потерял им счет.
В течение последних пятидесяти часов спонтанно включался внутренний «телевизор» и начинался просмотр случайно подобранных программ. Иногда без звука. Чаще это было черно-белое кино, почти документальное. Дважды – джазовый сейшн в преисподней, когда величайшие грешники решили выступить вместе с благотворительной целью – не дать ему сойти с ума. И он действительно удержался на краю пропасти, в которой заманчиво и головокружительно клокотало варево хаоса. Заманчиво – но лишь со стороны.
Рисунки на стенах тут были ни при чем. Днем он закрывал глаза, чтобы не видеть даже их маленьких фрагментов на краю освещенного пятна. Взгляд невольно увязал, перемещался дальше; мучительно хотелось узнать, что там, в темноте? Чуть расслабишься – и трясина примет тебя. Мозг, сознание – это ведь тоже чья-то еда. Любимая еда.
А когда появляется еда, ОНИ ОЖИВАЮТ…
Сегодня же «фильм» не начинался, зато звук появился и не исчезал. Дробный стук на фоне чего-то слитного и смутно знакомого, но ускользающего. То ли шум крови в голове, то ли шорох прибоя, то ли… Ну конечно! Стук – это шаги, а в паузах звучал орган.
Марку в его полуобморочном состоянии показалось, что этот звук – зов ОТТУДА. Добрый и светлый, как сама церковная тишина. Нежные ангельские пальчики не давали звуку «растаять» в горячей тьме, наполнявшейся возбужденным дыханием и обретенной надеждой.
Почти одновременно он услышал и кое-что другое. Шепот, показавшийся ему очередным наваждением.
«Папа! Папа!» – позвал голос сына из темноты за спиной. Но за спиной находилась стена.
Ему захотелось закрыть руками уши и вытряхнуть из головы этот ноющий голосок, но тот продолжал звучать на пределе слышимости. «И разве погремушка не тарахтит тем громче, чем сильнее встряхиваешь ее?» – подумал он почти весело. Почему бы не повеселиться напоследок, ведь теперь ему ясно, что он окончательно свихнулся. Может ли хоть один безумец похвастаться столь парадоксальной уверенностью?..
Не слезая с кровати, он привалился спиной к стене, ожидая следующего «звукового эффекта» со спокойным интересом человека, изучающего новый галлюциноген. Ему не пришлось ждать долго. Шаги за дверью приближались, а между тем он почувствовал, что стена ЗАШЕВЕЛИЛАСЬ.
Это было что-то новенькое. И голосок звучал настойчивее и чуть громче, хотя все еще был приглушенным. Но не таким, как голоса, доносящиеся из соседней комнаты, пусть даже отделенной толстым слоем бетона или кирпичной кладкой.
От стены отделился кусок покрытия и рассыпался с тихим шорохом. Марк потрогал это место рукой и ощутил слабые толчки. Но не размеренные механические удары, а постепенное вспучивание, похожее на… да, на движения ребенка в материнской утробе.