Ощущение собственной вторичности, вернее поддельности, было почти невыносимым — тем более что «оригинала», по-видимому, вообще не существовало. Вероятно, поэтому он самонадеянно считал себя существующим наравне со своим создателем, между тем как был лишь персонажем пригрезившейся кому-то сказки…
Тогда не стоило удивляться встрече с мертвецом. Тогда вообще ничему не стоило удивляться. Могло показаться, что мертвый монах с его дурацким такси дан ему в проводники, а заодно играет роль психического демпфера, чтобы клиент не свихнулся сразу. «Но неужели нельзя было подобрать что-нибудь получше? — задал себе вопрос Нестор. — Ну я не знаю, призрак матери. Или — классический вариант — призрак отца…» Сами эти мыслишки, скорее всего, свидетельствовали о попытках вернуться к старому, привычному и бесплодному ожиданию жизни, когда воображаемое и действительное разделены прозрачной, но непреодолимой завесой, и нет никакой надежды узнать о себе нечто окончательное и подлинное.
* * *
Мертвец повернулся к нему — на лице была снисходительная ухмылка:
— Расслабься, ты всё правильно понял. Иди. Он тебя ждет.
Нестор только теперь заметил, что такси остановилось. Не было никакой разницы между движением и покоем. Он повернул голову вправо. В непрерывно меняющемся урбанистическом пейзаже наконец появилось что-то более или менее устойчивое — гигантская пирамида, похожая одновременно и на древнеегипетское сооружение, и на ласвегасское казино, и на какой-нибудь футуристический орбитальный замок. По обращенной к нему грани пробегали тени, точно в авангардном немом кино. Внизу темнела бесформенная дыра входа, похожая на проделанный взрывом пролом.
Нестор выбрался из машины на тротуар, напоминавший охлажденный и сглаженный поток вулканической лавы. «Downtown» сделал ему ручкой и стал удаляться вместе со своим такси — не отъехав «по-человечески», а отодвигаясь и постепенно выпадая из фокуса, словно был всего лишь изображением, созданным телеобъективом. Нестор снова ощутил тошноту.
Он направился ко входу в пирамиду. Он не смог бы сказать о темном проеме ничего более конкретного, даже если бы очень захотел, — происходящее всё сильнее ускользало от него, свободно вытекало сквозь продырявленное сито памяти, стиралось, не задержавшись в том месте, где зарождается сознание.
Он еще пытался схватиться за последнее, что ему осталось. Сунул руку в сумку и нащупал пальцами Ариадну. До определенного момента она безмолвствовала, словно и впрямь была тем, чем казалась на вид, то есть необратимо мертвой частью тела, — а когда вдруг заговорила, Нестор почувствовал, что каким-то немыслимым образом поменялся с ней местами.
— Дальше я сама, — сказала Ариадна. — В этом лабиринте тебе делать нечего.
Она была готова к чему-то в этом роде, хотя выглядело всё так, словно у Барского сдали нервы. По ее мнению, он мог бы выбрать лучшее место для стрельбы. Или лучшее время. Или по крайней мере, позаботиться о том, чтобы не оставить ее конвоирам никаких шансов. Он что, не видел старого фильма, где звучали слова: «Не беспокойтесь, наш друг стреляет только в голову»?
Вместо этого ебаный знаток душ человеческих потратил лишнюю пулю на «пенсионера», и «олдспайс» с неожиданным для такой туши проворством метнулся в сторону. Лада потеряла его из виду; на какое-то время ей стало ни до чего, потому что «пенсионер» навалился на нее всей своей тяжестью и увлек за собой вниз.
Если учесть, что у нее были скованы сзади руки, падение на лестнице вполне могло закончиться для нее плачевно. Она пыталась устоять, но с ее здоровьем это было всё равно что сопротивляться наезду асфальтоукладчика. Ей оставалось падать по предложенной траектории и уповать на то, что в конце мертвец окажется снизу, а не придавит ее до смерти.
В какой-то момент этого мрачного и, возможно, последнего для нее вальса она увидела поверх плеча «пенсионера» физиономию Барского, который стрелял куда-то в сторону — не иначе по «олдспайсу», занявшему оборону в нише на промежуточной лестничной площадке. Да, вот так и бывает, когда сочинители берутся не за свое дело. Впрочем, надо отдать ему должное, раньше у него получалось лучше.
В следующую секунду она рухнула на «пенсионера», который уже напоминал свернутый гимнастический мат — во всяком случае, жизни в нем было не больше. Боль и так не дремала, а тут перед ней открылось столько возможностей, что, если бы у Лады спросили, она всерьез задумалась бы, не лучше ли было приземлиться под трупом и гарантированно сломать себе шею. Казалось, кувалда раздробила оба вывернутых локтя, из тела выдернули, а затем снова вставили в него позвоночник, стянутые колючей проволокой внутренности затрепыхались в агонии…
И опять момент был неподходящим, чтобы умереть, хотя именно за этим она сюда приехала. Наступили сумерки, в течение которых она как будто слышала чей-то отдаленный смех по поводу ее наивности… и поджаривалась на медленном огне. Когда она снова смогла воспринимать хоть что-нибудь, кроме боли, оказалось, что стрельба закончилась. Если отрешиться от привычного гула в голове, тишина была почти музейной, такой, какая наступает в местах, потревоженных напрасно.
Лада с некоторым трудом повернула голову и увидела перед собой затылок мертвеца. На лестнице по-прежнему царила пыльная полутьма, но она почти не сомневалась, что по-прежнему лежит на «пенсионере». По крайней мере, запах соответствовал. А вот «олдспайс» куда-то пропал. Если сбежал, то было бы неплохо, чтобы Барский наконец вспомнил о ее существовании. Но имелся и другой вариант: «олдспайс» открыл ответный огонь, Барский убит или тяжело ранен, и ей придется выбираться отсюда самой. Причем побыстрее, пока здоровяк не передумал…
На протяжении следующих трех-четырех минут она убедилась в том, что киношный трюк «я-шарю-по-чужим-карманам-руками-в-наручниках» на практике трудноосуществим, особенно когда руки сзади, а мертвец тебе ничем не помогает, даже не желает перевернуться с одного бока на другой. Она рассчитывала найти в его карманах ключ от наручников, а в идеале — ключ и пистолет. Вроде бы нащупала через ткань куртки что-то твердое, но добраться не смогла. Пальцы не просто утратили былую подвижность — она удивлялась, что вообще может ими пошевелить. Это же касалось и предплечий — казалось, из локтевых суставов окончательно испарилась смазка…
Оставив затею с ключом, она лежала и собиралась с силами, чтобы подняться на ноги, когда со стороны коридора второго этажа донеслись звуки шагов. Кто-то приближался легкой танцующей походкой, нимало не заботясь о том, чтобы двигаться скрытно. Барский когда-то неплохо танцевал, но она сильно сомневалась, что ему сейчас до этого. А «олдспайс» был тяжел, слишком тяжел, хотя, как недавно выяснилось, довольно ловок. На то, чтобы вскочить и бежать, у нее уже не осталось времени — если предположить, что хватило бы сил. Она преодолела искушение прикинуться дохлятиной. Просто лежала и смотрела, ожидая, кто появится на верхней площадке.
Появился он — юнец из ее недавнего кошмара. Она уже ничему не удивлялась. Реальность была до такой степени ей отвратительна, что она почти с удовольствием заменила бы ее на что-нибудь другое. Желательно, не настолько болезненное. И не настолько безнадежное.