— Я сделаю всё, что вы скажете, — заверил он потенциального работодателя.
В ответ раздался тихий смешок, от которого его яйца превратились в кубики льда для коктейлей.
— Ну, ты уже постарался, — сказал голос. — Или ты не заметил?
— Если вы имеете в виду…
— Надоел ты мне, — не дал ему закончить голос.
И бритва.
Бидон он нашел. У воды был привкус металла и чего-то еще, о чем Параход предпочитал не задумываться, тем более что какая-то часть его сознания и так знала.
Вызовов от Елизаветы больше не поступало. Его это устраивало — пока. А как насчет той минуты, когда он почувствует нехватку кислорода? При этой мысли его желудок внезапно заледенел. Ситуация была кошмарная. Но в отличие от ночных кошмаров, в которых и с которыми он хорошо разбирался, ему не светило пробуждение в качестве награды за стойкость.
Теперь, когда он застыл в неподвижности, темнота, время и тишина (та еще троица!) взяли его в оборот. Если с тишиной он мог побороться, то от темноты и времени спасения не было. Тьма проникала в него отовсюду, он дышал ею, она назойливо вползала в уши, в поры тела, в карманы, под рубашку, в трусы — ему казалось, она постепенно до боли сжимает его яйца. Время сделалось чем-то вроде липкой грязи на кончиках пальцев — невозможно стряхнуть, и растягивающиеся нити тянутся к чему-то большему, бесформенному, терпеливому и неодолимому, как ветер. У него была целая куча времени — он не знал, куда его девать, на что потратить, кому скормить, в какую задницу засунуть, — и при этом он с ужасом понимал, что каждая секунда приближает его к мучительной смерти от удушья… и тогда оно, это клятое время, начинало бежать стремительно, укорачивая остаток его жизни. Можно было, конечно, задуматься о многих впустую растраченных часах, днях и годах, но это означало заниматься самоистязанием, а Параход не был склонен к мазохизму. Если ты не знаешь, куда себя девать, то никакое занятие, полезное и мудрое, не в состоянии заменить твою праздность, заполнить твою пустоту…
То ли паника была следствием хаоса в его мозгу, то ли хаос — следствием паники, во всяком случае, в какой-то момент его чуть не разорвало от простого вопроса: а с чего он взял, что он заперт? Может быть, он поверил на слово этой маленькой испуганной с-с-су… женщине? Даже не на слово; он поверил «звонку» из ниоткуда. Что, если на самом деле он разговаривал с самим собой? С гребаным «человеком играющим», который долго и успешно прикидывался частью его души… А может быть, он уже проверил поступившую информацию? Да, кажется, проверил. Или нет. Так проверил — или нет?
Вот что по-настоящему плохо: он ни в чем не был уверен. Реальность ускользала из-под ног, из рук, а также из памяти, вытесняемая темнотой и давлением сгустившегося времени. Он идиот. Он попался на самую старую удочку из тех, на которые ловятся бедняги, слышащие потусторонние голоса и видящие призраков. Его идиотизм заключался и в том, что он до сих пор сомневается, сидит и жует сопли вместо того, чтобы действовать.
«Проверь еще раз, — прошептал голос, похожий на один из голосов того мальчишки. — Что может быть проще?»
Параход встал и двинулся в темноту — туда, где по его представлениям находился запорный механизм поворотной панели. Спустя несколько очень долгих секунд он наткнулся на стальное колесо, которое еще раньше, при свете догоравшей свечки, напомнило ему штуковину, при помощи которой задраиваются шлюзы в каком-нибудь противоатомном убежище или на подводной лодке. На колесе тоже была свернувшаяся кровь, и с периферии сознания снова донеслись сигналы тревоги. Но что могло быть хуже ожидавшей его перспективы?
Он покрепче схватился за стальной обруч и попытался провернуть его. Сначала в одну сторону, потом в другую. Налег всем телом, напрягся до хруста и старческой боли в суставах. Без малейшего результата. Механизм был заблокирован. Параход слишком плохо разбирался в технике, чтобы понимать, каким образом это можно было сделать снаружи, но… наверное, не сложнее, чем забить дерьмом потайной вентиляционный канал.
Итак, «звонок» — не иллюзия и не самообман. А если даже иллюзия, то ничуть не менее беспощадная и правдивая, чем его видения и ночные голоса из ниоткуда. Пляши, сопляк, пляши — твоя взяла.
Обессилев, Параход прислонился к холодной стене, и тьма снова навалилась на него жаркой зловонной звериной тушей. Чтобы противостоять этому, он начал шарить рукой по карманам. Могло же в них заваляться что-нибудь стоящее…
Сначала джинсы. В задних карманах он нащупал кошелек, пуговицу (он уже не помнил, от чего), таблетки в бумажной упаковке (он тоже не помнил, от чего), несколько монет, плоский ключ (для разнообразия он помнил, от чего — от замка кладбищенской ограды) и катыши, которые образуются, если джинсы долго не стирать или если не выворачивать карманы.
Он перешел к исследованию куртки. Тут обнаружилась скрученная в небольшой рулон туалетная бумага (какая предусмотрительность!), коронка, слетевшая с пятого верхнего зуба пару месяцев назад, губная гармошка, связка ключей от квартиры и почтового ящика, огрызок карандаша (ах ты ж долбаный Хемингуэй!), дисконтная карта торговой сети «Аппетитофф», какой-то легкий камень (хоть убей, он не мог припомнить, откуда взялся камень) и несколько отдельных бумажек — судя по размерам и шероховатости, старые добрые денежные купюры.
А вот свисток пропал. Параход хранил его на память о своей последней собаке, золотистом ретривере Эрике, и повсюду таскал с собой. Эрика застрелили три года назад муниципальные борцы за чистоту города, у которых не хватило мозгов даже на то, чтобы отличить породистую собаку от бродячей дворняги. Парахода подвела глупость — не нужно было выпускать собаку гулять самостоятельно, — а Эрика подвела доверчивость. Дурачок, наверное, радостно вилял хвостом, пока в него целились из винтовки. Параход этого не видел. Ему рассказали — потом, когда уже было поздно.
Потеря свистка едва не заставила его разрыдаться. Теперь он как будто лишился связи с мертвой собакой… и последней надежды. Возможно, именно поэтому ему удалось быстро взять себя в руки. Его-то пока не застрелили, а вилять хвостом он не станет точно.
На всякий случай он повторно обшарил карманы и прощупал прокладку. Ровно ничего такого, что помогло бы отсюда выбраться. Хреново ты подготовился, сказал себе Параход и принялся наигрывать на гармошке старый блюз «Spoonful», безбожно фальшивя и строя гримасы, которых никто не видел и которые могла оценить только тьма, облепившая его лицо восковой маской.
Так он убил еще несколько минут — чтобы сказать точнее, требовалось бы считать удары сердца, а до этого он еще не дошел. Зато теперь ему казалось, что он получил гораздо более предметное представление о преисподней. Эта маленькая подземная крысоловка явно имела к ней прямое отношение. Комната ожидания — вот что это было. Здесь двуногая мыслящая крыса очень быстро приходила к мысли, что самое худшее — это ждать самого худшего.