Вальц хотел было встать, но обнаружил, что не может оторвать от земли руку, на которую опирался. Пожелтевшие скелетные кости охватывали его запястье; костяная рука торчала из стынущей крови, ее поверхность прокалывали отростки с черными ногтями.
Свободной рукой он потянулся за ножом и достал его из-за голенища сапога. Для этого Вальцу пришлось растянуться на полу, а пальцы скелетов хватали его за одежду. Он ударил по ним раз, другой, третий, с хрустом обламывая кости, растущие из-под земли, как стебли пшеницы. Освободившись, Вальц отодвинулся подальше и увидел, что пол вокруг креста усеян шевелящимися отрубленными пальцами...
В глубине церкви находился алтарь, сделанный из нержавеющей стали и потому сохранившийся лучше всего остального. Над алтарем висел какой-то уродливый ржавый узел. Приблизившись, Вальц различил пилу с выкрошенными зубьями, молоток, клещи, капкан. Набор предметов казался нелепым, тем более что их объединяла астролябия, из которой они торчали, пронизывая насквозь ее ажурную решетку.
Когда-то церковь принадлежала масонской ложе. Для Вальца масоны были вымершими соучастниками ритуала, интуитивно и вслепую искавшими то же самое, что искал он. Они даже изготовили соответствующие инструменты, но у них не было и не могло быть подходящего материала... Мертвец застыл перед мрачным алтарем, а сзади беззвучно шевелились пальцы. Он был весьма далек от священного трепета...
* * *
С помощью масонской пилы, молотка и головы жертвы лазарь начал делать собственную Маску. Работа затянулась надолго, почти до утра, и была бессмысленной. Охотящаяся в ночи посмеивалась над ним. Он молча ждал исхода этой странной, слишком затянувшейся ночи. И работал.
Потом женщина заснула на алтаре, напитавшись кровью жертвы. Когда он закончил, она все еще спала. Он пытался войти в ее сон, чтобы узнать, что это такое – неподвижность, слабая улыбка, отсутствие времени и душа, покинувшая тело...
В благоговейной тишине лазарь поднес Маску к изуродованному лицу Расчленителя Вальца. Он делал это без всяких мыслей и не соизмеряя очевидное. И, конечно, маска оказалась ему мала. Он отбросил ее и увидел, как маску схватили растущие из-под земли пальцы. Они почернели, съежились и стали похожи на обгоревшие стебли сорняка. Но кое-что они унесли с собой в свою могилу...
Вальц склонился над живым телом, лежавшим на алтаре. Здесь было искушение, однако он не понимал этого. Он бесшумно вынул из ножен меч и занес его над Охотящейся В Ночи.
Древнее колдовство распадалось, как ветхий холст. Время сдвинулось с мертвой точки, и ночь стремительно понеслась к концу.
Вальц уходил на запад – туда же, куда удалялась тьма и сгустки замогильного ужаса. Они не причинили ему вреда. Он не понимал значения происходящего, не оценил прорицания и не думал о том, почему иногда так легко расстаются с жизнью... О цели его путешествия знали другие – этого было достаточно, чтобы лазарь отправился в путь, не теряя ни минуты.
Он уносил с собой содержимое сломанной им музыкальной шкатулки – тончайшие золотые диски, которые дробили свет на разноцветные лучи и поражали своим совершенством. Вальц не знал, для чего ему нужны эти предметы, но не успокоился до тех пор, пока не заставил шкатулку заткнуться навеки, а диски не оказались поблизости от его небьющегося сердца. Они заключали в себе некое посмертное послание Охотящейся в ночи, ее запоздалую месть, но лазарь был устроен слишком просто, чтобы заподозрить неладное.
...Едва высокая угловатая фигура Вальца растворилась в серой предутренней мгле, как в долине появился странный всадник. На нем была монашеская ряса с подкатанными полами, а под рясой – отвратительные следы бубонной чумы в последней стадии. Голые ноги были покрыты ранами. В седельной сумке он зачем-то вез сморщенную женскую кисть, давно переставшую кровоточить. На концы ее скрюченных пальцев были насажены огарки черных свечей.
Монах ехал со стороны Белфура и явно пренебрегал поводьями, свободно висевшими на шее его лошади. И кобыла у него была странная – белая, как скелет, изможденная, но со вздувшимся животом и без глаз, которые уже выклевали птицы. Кобыла не дышала, ее гриву и хвост покрывали кристаллы инея. Она покорно трусила через лес чуть быстрее пешехода, в точности повторяя маршрут лазаря, словно двигалась по его запаху. Но ее вел не запах, а нечто другое – невидимый и неощутимый живыми след, который оставляло за собой некросущество.
Возле церкви след был особенно интенсивным, и это заставило четвероногую тварь остановиться. Всадник покорно слез с нее, с трудом утвердился на негнущихся окоченевших ногах и вошел в церковь. Он не видел учиненного Вальцем погрома, потому что был слеп. Задрав голову к грязной луже неба, он будто вынюхивал воздух...
На его застывшем лице не отразилось ни разочарования, ни удовлетворения. Несмотря на слепоту, он безошибочно собрал осколки раздробленного черепа. Оставаясь таким же безучастным и равнодушным, он вернулся к неподвижно стоявшей кобыле и стал выкладывать на земле какие-то фигуры из костяных обломков. Это было сообщение для тех, кто шел за ним следом.
Он не испытывал боли и не питал надежды, шевеля руками в абсолютной тьме своего нового состояния. Он еще помнил свет истины, воссиявший и ослепивший его.
Свет, который давно погас.
Когда вскрывают старые Усыпальницы, обнаруживают, что своды и стены покрыты слоями некой липкой слизи.
Сие есть сгустившийся тлен.
Олдос Хаксли. И после многих весен
Райнер Рильке проснулся от леденящего прикосновения Гоцита. Некросущество добралось до его дремлющего сознания сквозь толщу камня с самого нижнего яруса пещерного дворца Заксенхаузен. Добралось, протянув бесплотный и невидимый отросток, ощутимый лишь теми, кому предназначалось сообщение.
Райнер был разбужен Гоцитом, и это означало, что для него появились плохие новости. Или очень плохие. Хороших новостей таким способом Рильке не получал никогда.
...Переход от сна к бодрствованию был мгновенным. Райнер бесшумно приподнял поросшую шерстью голову и потянул носом воздух. Во тьме пещеры, в ее бесчисленных нишах находились ликантропы. Рильке слышал их дыхание и чуял их запахи, несмотря на то, что совсем рядом с ним спала Нена – его самка на сегодняшнюю ночь. И, судя по всему, на много предстоящих ночей...
Райнер соскучился по яростной звериной случке и устал от человеческой озабоченности. Жизнь четвероногого проста, непосредственна и бездумна. Иногда слишком коротка и страшна, но по счастливой случайности это не становится причиной непрерывного самопожирания... Многие из тевтонских рыцарей предпочитали оставаться четвероногими подавляющую часть времени – даже несмотря на чудовищную боль, которой сопровождались превращения. Райнер хорошо понимал их. Но, кроме всего прочего, существовали долг и необходимость. Двуногому убедить себя в этом было гораздо легче...