Вот он! Справа, в нескольких дюжинах ярдов, он заметил несколько стоявших на месте колесниц, над которыми развевались яркие знамена. Это наверняка князь противника и его телохранители. Акмен-хотеп ткнул в ту сторону мечом, привлекая внимание своего возничего, и тот резко развернул колесницу. Они понеслись на врага, как пущенное копье, целясь прямо в центральную колесницу.
Князь и его свита мгновенно заметили опасность, но им не хватило времени тронуть коней с места. Двое телохранителей попытались кинуться вперед и перегородить дорогу Акмен-хотепу, но не успели. Царская колесница врезалась в колесницу князя, как молния, смяв ее плетеный корпус и опрокинув набок.
Акмен-хотеп выпрыгнул из колесницы на полном ходу и помчался к высокому сухощавому воину в блестящих бронзовых доспехах и ярком желто-синем облачении. Его люди — лучник со сломанной рукой и невооруженный возничий — бросились под ноги царю, но Акмен-хотеп отшвырнул их в сторону, как маленьких ребятишек. Однако князю хватило этой заминки, чтобы вытащить меч и приготовиться к нападению.
Князь Бел-Алияда был храбрым человеком, но плохим воином. Он неуклюже попытался рубануть Акмен-хотепа по лицу своим скимитаром, но царь легко отразил удар, стремительно взмахнул мечом и приставил его к горлу князя.
— Сдавайся, Сухедир аль-Казем, — прорычал Акмен-хотеп, — или готовься к встрече со своими предками в загробной жизни.
Князь покачнулся, и меч выпал из его дрожащей руки.
— Сдаюсь. Клянусь богами, сдаюсь! — воскликнул он, оседая на колени, словно его придавило тяжелой ношей, и сдернул с головы желтый тюрбан. Юное лицо князя было костлявым, изнуренным и искаженным от напряжения. — Пощади моих людей, о великий, и все богатства Бел-Алияда будут твоими!
Царь Ка-Сабара испытал огромное облегчение, но он не подал вида, глядя на князя сурово и неумолимо.
— Мы не чудовища, — сказал он. — Будешь вести себя с честью, и мы отнесемся к тебе так же. Прикажи своим людям прекратить сражение, и обсудим условия выкупа.
Князь позвал сигнальщика и с радостью отдал приказ. Судя по его лицу, он был искренне рад, что проиграл битву: теперь ему не придется подчиняться приказам чудовища, что сидит на троне в Кхемри.
Рога трубили снова и снова, прорезая грохот сражения. Прошло несколько долгих минут, прежде чем шум начал утихать, а пыль оседать. Бронзовое Войско разразилось ликующими криками, но они внезапно оборвались, сменившись криками растерянными и гневными. Акмен-хотеп посмотрел на князя, но тот и сам ничего не понимал.
С северо-запада послышался грохот колес. Акмен-хотеп обернулся и увидел потрепанную колесницу Пак-амна, несущуюся к ним через все поле сражения. На лице Мастера Коня застыло потрясенное выражение.
— Что? — закричал Акмен-хотеп, едва колесница остановилась. — Что случилось?
Пак-амн покосился на Сухедир аль-Казема и повернулся к царю.
— Из лагеря вернулся гонец, — сказал он.
Акмен-хотеп нахмурился:
— Ну? И что из этого?
— Он не сумел найти бхагарцев, — мрачно ответил Пак-амн. — Часовые сказали, что они там так и не появились.
Царь на мгновение растерялся.
— Так куда же они могли деться?.. — начал он, и тут кровь у него в жилах похолодела.
Акмен-хотеп медленно повернулся на север, в сторону Бел-Алияда, и прищурился, всматриваясь. Сухедир аль-Казем, прислушивавшийся к их разговору, испустил крик отчаяния.
Над Городом Специй поднимались первые клубы дыма.
Живой Город, 45 год Птра Сияющего
(—1959 год по имперскому летосчислению)
Лучшие зодчие Кхемри постарались обеспечить покойному царю Хетепу удовлетворение любой его потребности в загробном мире. Они построили в Великой пирамиде специальные погреба для хранения высоких кувшинов с зерном и сушеной рыбой, засахаренными финиками, вином и медом. Там были комнаты с роскошной мебелью и сундуки кедрового дерева, набитые богатыми одеяниями. В одной комнате положили связку мумифицированных соколов и любимый лук царя на случай, если ему захочется поохотиться в райских лугах. В других помещениях его ждали мумифицированные кони и большая колесница, сделанная из бронзы и позолоченного дерева.
Имелась даже низкая длинная комната, где стояло превосходное речное судно с мумифицированными гребцами, — вдруг царь пожелает поплавать по Реке Смерти?
Но самая лучшая комната из всех была построена над царскими погребальными помещениями, в самом центре Великой пирамиды. Архитекторы создали великолепный тронный зал со вздымающимися вверх колоннами и плитами полированного мрамора. В дальнем конце зала размещалось возвышение, и на нем располагался одинокий трон, изготовленный не из дерева, а из темного полированного обсидиана. По бокам трона стояли статуи Птра и Джафа — с суровыми лицами, но приветственно поднятыми руками.
Между колоннами по обеим сторонам тронного зала разместили статуи других богов: Неру и Асаф, Гехеба и Тахота, всех богов Неехары, и каждый из них ждал появления души покойного царя, потому что трон на возвышении предназначался не для Хетепа, а для Усириана, зловещего бога преисподней.
Именно в этот тронный зал Хетеп придет на суд богов. Если он прожил добродетельную жизнь, ему позволят уйти на золотые поля рая. А если нет — Усириан ввергнет душу царя в воющие просторы преисподней, где ему придется страдать вечно. Ну, или до того времени, когда жрецы погребального культа сумеют призвать обратно его душу и вернуть царя в мир живых.
Именно здесь Нагаш собирал своих союзников числом более сорока и, сидя на черном троне Усириана, расшатывал и без того ненадежные устои правления своего брата. Если Архана, Раамкета и остальных молодых людей и смущало святотатство некроманта, им все же хватало ума не говорить об этом вслух. Кроме того, он сдержал свое слово, и все они стали очень богатыми и могущественными людьми.
Прошло три года с тех пор, как они внесли свои имена в список заговорщиков на улице Медников, и за это время ужасная чума пронеслась по самым известным домам Кхемри. Болезнь в буквальном смысле слова растворяла свои жертвы изнутри за какие-то дни, иногда — недели. Чтобы исцелиться, храмам Асаф и Тахота отдавали целые состояния, но все, что могли сделать жрецы, — это чуть-чуть продлить агонию. Никто из пораженных чумой не выжил, а лекари так и не сумели понять, как она передается. Болезнь не коснулась ни рабов, ни стражей, ни чиновников — опасности подверглись только люди благородного происхождения. За исключением тех, чьи имена были записаны на папирусе Нагаша.
Смерть собирала свою дань, знатные дома пустели, и многие важные посты при дворе Тхутепа оказались свободными, в том числе и такие, которые столетиями занимали члены одной и той же семьи. В конце концов у впавшего в отчаяние царя не осталось выбора — ему пришлось отдавать эти посты тем, кто еще откликался на приглашение появиться на большом приеме. Удача изменила Кхемри. Про Живой Город забыли все посланники, вспомнив о нем лишь раз, пять лет назад, когда они крайне ненадолго явились сюда, отдавая дань уважения при рождении сына Тхутепа, Сухета.