— Вы о чем?! — изумилась она.
— Если я ошибся — прошу прощения. В любом случае проехали.
Заяц возмущенно фыркнула, поправила одеяния и отошла в сторону.
Обойти кладбище оказалось делом нелегким — тропинок никаких вокруг не было, сплошь заросли крапивы, в которых валялись ржавые остовы давно истлевших венков, фрагменты могильных оградок, всякий кладбищенский мусор типа бесцветных пластиковых цветов и битой стеклопосуды. Пробираться через эту полосу препятствий пришлось хитро: впереди Пауль, на время передавший бюреров профессору, и Скунс, вынужденный отрабатывать жратву и защиту, чистили дорогу. Далее следовали Соболь и Воскобойников, прикрывающие их в случае беды огнем, затем — пассажиры и следом все остальные, в том числе я.
Хотелось спать. От крапивы пахло солнцем, борщом и летом, деревья успокаивающе шумели, и я большим усилием воли отгонял дремоту, пытаясь представить, куда идти дальше и где остановиться на ночлег. Необходимо было найти какое-то здание, хоть сарай… Всё-таки женщины, дети и раненый — сами-то мы под любым кустом можем, дело привычное. Тем более я чувствовал, что нам светит выброс. И, видимо, скоро. Я это еще возле упавшего авиалайнера почуял, а теперь предчувствие усиливалось…
Интересно, как там Бармаглот? Сейчас я ему даже позавидовал слегка: лежит себе в уютном домике, дрыхнет небось… Водяру потягивает. О ком ему беспокоиться, кроме себя? О нас разве что.
Ладно, господь с ним, с Бармаглотом. Надо думать, где квартировать. Отсутствие ПДА очень сильно мешало — местность вроде бы и знакомая, но кладбище это… Не помнил я тут никакого кладбища. Конечно, я не претендовал на стопроцентное знание Зоны и тем более этой ее части, но кладбище не припоминалось.
Я посовещался с Аспирином.
— Слушай, чува-ак… — сказал тот задумчиво. — Кладбище я тоже не помню, ну и черт с ним, может, внимания не обращал, оно ж заброшенное еще до Зоны было. Но мне лично кажется, что тут деревенька была. К тому же кладбище далеко от жилья не делают, чува-ак.
— Это я и без тебя знаю, — досадливо отбрасывая повисший на крапиве букет пластмассовых ромашек, сказал я. — Вопрос в том, в какой стороне эта деревенька. Мы-то по дороге шли от оврага, по пути ничего не было даже отдаленно похожего.
— Дома вижу! — крикнул Соболь, прекратив тем самым наши рассуждения.
Мы вышли ко второму входу на кладбище. Он выглядел более цивилизованно — за забором угадывались довольно свежие могилы, в смысле, не допотопные-дореволюционные. А от ворот полого уходила вниз поросшая травой, но вполне угадываемая дорога, ведущая к утопающим в зелени крышам, ярко освещенным садящимся солнцем.
Понятное дело, что там, где человек долго не живет, всегда стремится поселиться что-нибудь иное. К тому же слишком жизнерадостным своим видом деревенька доверия вовсе не внушала. Крыши проваленные, телеграфные столбы — покосившиеся, как и полагается, но все равно она выглядела… слишком ярко, что ли. Чересчур приветливо. И ночевать в этой деревеньке мне не хотелось, ой как не хотелось. Даже с братьями-сталкерами не пошел бы я туда ночевать. Не то что с этим передвижным народным театром.
Что-то подобное испытывали и остальные.
— Там что же, неужели люди живут? — осторожно спросил Бернштейн.
— Жили. А может, и сейчас живут. Только уже не люди, — ответил Пауль. — Есть тут городок Припять, там такие на чертовом колесе катаются. И в кинотеатры ходят.
— То есть? — не понял Бернштейн. — Что вы имеете в виду?
— Нет там людей, — отрезал я. — Но деревня эта мне не нравится.
— Мне тоже, — покачал головой Пауль, снова принявший от профессора клетку с бюрерами. Я отметил, что Скунс с любопытством косится на брезент и прислушивается к исходящим оттуда неприятным звукам, но спросить пока стесняется.
— Но нам ведь нужно где-то ночевать, — сказал Бернштейн. Его поддержала капитанша:
— Люди устали, Константин. У нас раненый, им необходимо серьезно заняться. На ходу всего не сделаешь.
— Я разве сказал, что мы не будем ночевать? — спросил я. — Вон там. Там будем.
Все уставились на кирпично-бетонную коробку чуть правее деревеньки, в низине. Черт их знает, что они там собирались строить до катастрофы — может, подстанцию какую, или коровник, или насосную станцию… Я не очень разбирался в аграрной архитектуре, но построить успели много, и здание выглядело внушительно, крепко. Стены, крыша, что еще нужно. Рядом стоял накренившийся бульдозер, чуть дальше — вагончик, в которых обычно живут строители, рядом с вагончиком — «КамАЗ» с бетономешалкой.
— Это же руины, — скривилась Заяц.
— Это не руины, а вполне приличное укрытие. Отелей с кондиционерами, гидромассажем и рестораном здесь нет. Если вам не нравится, отправляйтесь вон в деревню. Только оставьте мне адрес родных, я им потом напишу.
Мои слова если и не вразумили, то как минимум заткнули капитаншу.
— Ждите тут, — сказал я, но Аспирин замахал руками.
— Чува-ак! Ты гонишь! Дай-ка мы сходим вон с Паулем, а ты посиди, отдохни, постереги.
— Ага, — поддержал Пауль. — Не мороси, Упырь. На-ка тебе, чтобы не скучно было.
С этими словами он вручил мне клетку. Я пожал плечами и сел, прислонившись спиной к воротному столбу и слушая, как бурчат под брезентом бюреры. Остальные тоже стали располагаться на минипривал, опасливо посматривая вокруг. Ко мне подошел профессор, опустился на корточки. Как-то я его потерял из виду в последнее время, да и неудивительно — слишком много народу вокруг, я к такому в Зоне не привык. Не успеваешь всех в голове и тем более в поле зрения удерживать.
— Как они там? — спросил заботливый Петраков-Доброголовин, щелкнув толстым пальцем по брезенту.
Я заглянул внутрь — на меня уставились четыре злобных глазика.
— Живы.
— Хорошо, — сказал профессор. — Это хорошо. Может быть, их покормить пора?
— Потерпят, — махнул я рукой. — Не сдохнут.
— А кто там у вас? — не выдержал Скунс, прислушивавшийся к нам. — А кофеварка зачем прикручена?
— Не твое дело, — сказал я.
— Да ладно тебе, Упырь! Вижу ведь, поймали кого-то. Сдохнут же.
— Не сдохнут.
— Как хочешь, — обиделся Скунс и вроде бы задремал. Я и сам прикрыл глаза. Стало тихо, спокойно, садившееся за холмы солнце приятно пригревало, совсем рядом еле слышно перешептывались спасшиеся пассажиры… Все это убаюкивало, и я встряхнул головой. Потом достал флягу, отвинтил крышечку, сделал несколько глотков. И напрасно: видимо, эти пятьдесят граммов спирта стали той соломинкой, которая сломала спину верблюда. Стоило мне снова всего на мгновение закрыть глаза, как я погрузился в сон. И спал, казалось, долго-долго, пока меня не разбудил истошный визг.
Визжала мама Ирочки. Та самая блондинка, что чуть не влетела в «жгучий пух» возле самолета. С тех пор она вела себя прилично, и я уже совсем забыл о том инциденте. Ни дети, ни родители на последнем переходе не шумели, я подсознательно свыкся с мыслью, что они прекрасно понимают, что не в лесу на шашлыках. Бабочек ловить не побегут.