Как судебный хирургеон определяет орудие убийства по повреждениям на теле жертвы, так и Эвандер Григора собирал миллионы фрагментов информации, заключенной в величайшей катастрофе Башни Шепотов.
Отдельные частицы цеплялись друг за друга, но медленно, слишком медленно…
Он видел дразнящие оттенки… очертания слов, выражения, ничего для него не значащие, но источающие угрозу во мрачной тьме далекого будущего…
Эпоха войн в беспросветном тысячелетии…
Великий Пожиратель…
Отступничество…
Кровь мучеников…
Поднимающийся Зверь…
Кровавые потоки…
Последние времена…
И во всем этом он слышал еще и скорбный марш уходящих на войну армий, бесконечную череду убийств и кровопролитий, которые закончатся только с уничтожением всего и вся. Эти армии никогда не сдадутся, никогда не простят и сложат оружие только в том случае, если смерть заберет всех воинов и кончится война.
Предвидел ли Кай конец Империума? Видел ли он окончательную победу Хоруса Луперкаля? Григора не был в этом уверен, поскольку все эти слова и видения были невероятно старыми, пыльными и придавленными тяжестью истории, насчитывающей целые тысячелетия. Всего лишь мимолетные проблески, но они ввергли Григору в состояние непереносимого ужаса, он ощутил себя сочинителем кошмара, от которого никогда не сможет пробудиться.
«Если узнаешь истину, невозможно вернуться к неведению». [35] Это было одно из любимых изречений Григоры, но как же ему хотелось, чтобы на самом деле было не так…
Каждый фрагмент истины говорил об ужасах войны и крушении миров, о деградации и гибели. Его собственные заметки, растворяясь в воздухе, добавляли новые гранулы информации, и знания вливались в сознание Григоры неиссякаемым и неудержимым потоком. Видение будущего складывалась все быстрее, каждый кусочек мозаики становился частью общего образа, и наконец во всей полноте стала проявляться картина грядущего Терры, обусловленного безрассудным вторжением Магнуса.
Видение поднималось из потока света мрачным колоссом, являвшим собой одновременно судьбу и кошмар. Разум Григоры был уже не в состоянии охватить всю картину, видение слишком ужасное и всеобъемлющее, чтобы поместиться в хрупком сознании смертного.
Криптэстезианец не удержался от крика, увидев мрачный мир, кишащий насекомыми в черно-серых панцирях, копошащихся в сумрачных ульях и подземных гнездах, сеющих страдания и невзгоды. В этом мире ничто никогда не изменялось, ничто не росло и не создавалось ничего, достойного упоминания. И тем не менее столь ужасное состояние представлялось для этого мира не кошмаром, а победой, великой и желанной.
Григора не мог понять, как могут эти насекомые влачить столь жалкое существование, не сознавая имеющихся возможностей, не понимая, что их повседневность просто невыносима. Но они не только продолжали эту жизнь, но и боролись за ее сохранение все в том же неизменном виде. Неистощимые армии выплескивались из этого мира, оттесняли чужаков и захватчиков, но вместо того, чтобы строить в захваченных мирах новое общество, они по доброй воле воссоздавали тот ад, из которого произошли.
Он узнал этот мир, как узнал, что насекомые вовсе не были насекомыми.
Схема, напитанная всеми эмоциями, прошедшими через шепчущие камни, всеми мыслями мертвых и умирающих, заполнила собой помещение. Последние книги Григора, поглощенные пламенем истины, рассыпались пеплом и выплеснули в его разум новые видения. Он не смог этого перенести и упал на четвереньки.
— Заберите все это обратно! — завопил Григора. — Пожалуйста, заберите это обратно! Я не хочу, я никогда не хотел этого видеть!
Последние сны Красного Терема и его падшие ангелы переполнили мозг, и Григора ничком упал на пол. Он видел все, что видела Сарашина, — лязг оружия, жертвы и потери, благородство и порок. Он увидел все это в одно мгновение, растянувшееся до вечности.
И в центре жуткого муравейника на исполинском золотом троне, в чудовищной машине, сконструированной фанатиками и садистами, восседал гигант. Иссохшая плоть давно умерла, гигант был живым трупом из пронизанных метастазами костей и бесконечной агонии. Его окутывало сияние невидимого света, а боль, скрывающаяся в его глазницах, была мукой самой бескорыстной жертвы в мире, жертвы, принесенной по доброй воле и без сожалений.
— О нет… — прошептал Григора, не в силах удержать последнюю нить своего разрушающегося разума. — Только не ты, прошу… Только не ты…
Гигант обратил на него свой взгляд, и из груди Эвандера Григоры, осознавшего первоисточник этого кошмара, вырвался вопль.
Атхарва бросился к выходу из Дома Змея и выглянул в темноту в поисках новых врагов. Обнаружить их было нетрудно, поскольку люди не пытались скрываться. Каждый третий нес в руке горящий факел, и пламя отбрасывало отблески на железных ворон, бесстрастно наблюдавших за готовящейся драмой.
Адепт насчитал три десятка высоких мужчин, одетых в броню из разрозненных металлических пластин смутно знакомой формы. Через мгновение Атхарва уже вспомнил эти силуэты: броня была почти точной копией давно снятых с производства боевых доспехов, которые в сражениях не применялись уже несколько столетий. Похожие образцы запечатлены только в древних книгах да в пыльных хранилищах галереи Единства. И оружие в руках людей напомнило Атхарве ружья из той же галереи, несмотря на почтенный возраст все еще представляющие опасность.
В груди Атхарвы разгорелся гнев. Внешность этой черни и ее снаряжение были карикатурой на легионеров Астартес.
То, что они не были космодесантниками, совершенно очевидно. Но кто же они?
— Во имя совершенства, кто это? — раздался у его плеча голос Кирона.
— Не знаю, — ответил Атхарва. — Собираюсь это выяснить.
Он закрыл глаза и позволил мысли покинуть пределы убогого окружения. Атхарва сразу распознал свет сущности этих людей и последствия биоманипуляций, изменивших строение их тел, увидел исковерканный генетический код. Перед ним были ублюдки, созданные кощунствующим генетиком, лишенным чувства красоты и не понимающим природных функций человеческого тела. Хотя Павониды тоже отступали от базовых принципов физиологии, но они руководствовались задачей усиления и расширения функций тела.
Эти же люди лишились своего природного облика и подверглись обработке, которая не предусматривала долгого функционирования. Все они умирали, хоть и не все сознавали это. Их разумы представляли собой гремучую смесь агрессии, страха и индуцированного психоза. В любом цивилизованном обществе их бы изолировали от остального мира или передали Механикум для переделки в сервиторов самого низшего класса.
Но в центре группы находилась совершенно другая личность — человек, чья плоть в результате аугментации тоже намного превосходила человеческие нормы, но без грубых нарушений, присущих остальным членам банды. Организм этого человека был произведением гения, подобно тому как древний печатный станок был гениальным изобретением на фоне рукописных манускриптов. Но древний печатный станок впоследствии подвергался неоднократному усовершенствованию, и организм этого человека тоже…