Тут должно спросить, как зовут демона, как много демонов обладают больным - ибо случается, что их бывает не один, не два, не три и не пять, а много десятков и даже сотен, и тем страшнее мучения несчастного. Надобно такоже выяснить причину одержимости и, коли демон не желает уходить, узнать срок его дальнейшего пребывания и, наконец, определить точный час, когда демон вошел в тело.
Здесь начинается главное, и священник, призывая во вспомоществование все силы небесные, должен сказать вот что: «Итак, слушай и содрогайся, о враг веры, недруг рода человеческого, носитель смерти, похититель жизни, нарушитель беспорядка, производитель несчастий. Почему ты стоишь и сопротивляешься, ежели знаешь, что господь сокрушит твою силу?! Бойся его, уступи место святому духу, ибо грядет тебе наказание, и тем сильнее оно будет, чем медленнее ты будешь выходить, поелику ты оказываешь пренебрежение не человеку, но владетелю и живым и мертвым, коий придет судить живых и мертвых по делам их…
Для тебя, проклятого, и для твоих присных приготовлен червь, который не умирает.
Для тебя и присных твоих приготовлен и неугасимый огонь, ибо ты - главарь злейших убийц, вдохновитель кровосмешения и святотатства, мастер худших злодеяний, учитель еретиков, изобретатель всех непристойностей. Итак, зловредный, изыди, изыди со всеми своими присными, ибо господь не оставил человека сего своей милостью».
Грейсфрате внимала почти сотня монахинь, стоявших на коленях прямо на холодных камнях залы капитулов, как было принято в монастыре Святой Фелиции. Здесь же находилась и сама грейсшвессе Субрелия - женщина лет чуть более сорока, которую всякий назвал бы красавицею, если бы не уродливый балахон и колпак, скрывающие стройное тело и чудные волосы. К слову сказать, покрывать голову колпаком следовало лишь Субрелии и нескольким монахиням из старух, помогавшим ей во всех монастырских делах; остальные же ходили непокрытые по той простой причине, что были обриты наголо, причем кожу головы еще и припаливали пламенем, дабы волосы не отрастали слишком скоро. Возможно, вид юных послушниц, изуродованных столь варварским образом, кто-то нашел бы жалким и отвратительным, но только не грейсфрате Баффельт.
Если только можно такое представить, он еще более разжирел, хотя лекарь и рекомендовал ему умерить аппетит, для чего выписал особые порошки и декокты, потому что сердце не умеет справляться самостоятельно с излишеством жира и плоти. Щеки, подбородок и шея миссерихорда сплошь состояли из наползавших друг на друга складок, так что голова Баффельта похожа была на оплывший свечной огарок, торчащий из воротника богатого одеяния.
Здесь же, у стены, стоял знакомый нам фрате Хауке с мушкетом, исполнявший, вероятно, роль не только секретаря, но и телохранителя грейсфрате.
Всего этого, разумеется, не видели семеро человек, пробиравшихся в монастырь подземным ходом. Местами своды просели так, что приходилось ползти на четвереньках, отчего особенно страдали оба старика; Бофранк не раз пытался уговорить их вернуться к Оггле Свонку, но и Бальдунг, и алхимик упрямо продвигались вперед.
Гадкие розовые черви гроздьями свисали с земляного потолка, пачкая слизью лицо; сочилась по капле тухлая вода, а под ногами то и дело шныряли, деловито попискивая и побулькивая, некие шустрые мелкие твари. Свет факелов то и дело выхватывал из тьмы огромные плеши в стенах - там, где отвалились крупные куски земли; деревянные подпорки, крепившие своды подземного хода, почти все изгнили, и Бофранк с ужасом думал о страшной смерти, ожидавшей их в случае, коли они все-таки обвалятся. В полужидкой грязи, в темноте умирать придется очень долго, ибо есть здесь и вода, и еда… будешь жить, пока сам не станешь пищей для обитателей подземелья.
– Верно, думаете, что будет, коли случится обвал? - с неуместным веселием спросил лютнист, словно бы угадав мысли Бофранка.
– Долго ли еще идти? - не отвечая, буркнул субкомиссар. - Снаружи казалось, что монастырь совсем рядом.
– Ход выкопан не прямиком, как вы могли заметить по его изгибам и поворотам, - сказал Франци. - Виною тому выступающие там и сям скальные породы, кои строителям этого мрачного лаза пришлось обходить. Но не печальтесь, мы уже совсем рядом.
– А куда выходит сей ход?
– В дровяные сараи. И будем надеяться, что люк не завален поленьями.
Бофранк выругался про себя, подумавши, что такой исход был бы наиболее дурацким среди всех возможных. Однако ж им повезло, и люк не только не был завален поленьями, но и открылся с первой же попытки, хотя петли проржавели и истончились от времени.
В сарае средь аккуратных поленниц, пахнущих смолою, никого не было. Осторожно потушив факелы, чтобы не увидали огня и не обнаружили проникновения раньше положенного времени, все семеро выбрались из лаза и притворили за собою люк.
– Подождешь здесь, весельчак? - шепотом спросил Бофранк лютниста, но тот покачал головою:
– Отчего же? Во-первых, здесь есть чем поживиться, во-вторых, у меня есть свои счеты с грейсфрате - если помните, я представлялся вам при первом знакомстве как еретик… Я пойду с вами, и вы увидите, как славно я управляюсь с дубинкой и арбалетом.
– С кем здесь драться? С Баффельтом совсем немного людей.
– А здешние монахини? У этой дрянной крысы Субрелии охрана натаскана не хуже многих гардов. Здоровенные бабы, скажу я вам, хире Бофранк, куда похуже здоровенных мужиков.
Мимо проскользнул Бальдунг с пистолетом в руке, напоминавший в полутьме заправского разбойника.
– То ли мне кажется, - пробормотал он, - то ли пахнет жареным салом. Неужто монашек кормят шкварками?
– Вполне может быть, что и кормят, - согласился лютнист. - Хотя скорее всего кушанье сие приготовляется для грейсфрате и его своры, то есть, я хотел сказать, свиты.
Осторожно выглянув из открытой двери на монастырский двор, Франци сказал:
– Там пусто.
– Идемте же, пока никого нет! - велел Бофранк и выбрался наружу.
Двор был вымощен гранитною плиткою, подле сарая стояли две повозки на огромных колесах; вокруг в самом деле никого не было, но из окон соседнего строения лился тусклый свет, очевидно проистекавший от небольшого металлического светильника, наполненного маковым маслом, кое часто пользовали в монастырях.
Франци, субкомиссар и Мальтус Фолькон неслышными тенями просочились внутрь постройки и обнаружили там толстую румяную монахиню, занятую опаливанием на огне довольно крупного и жирного поросенка, послужившего причиною аппетитного запаха, что учуял прожорливый нюклиет. - Не успела монахиня ахнуть, как Франци прикрыл ей рот ладонью, а Бофранк в свою очередь наставил на нее пистолет с видом весьма угрожающим. Когда стало ясно, что монахиня вошла в разум и кричать не собирается, Франци чуть сдвинул ладонь и спросил:
– Как звать тебя, красавица?
– Оделия, - промямлила толстуха. Позабытый поросенок трещал в очаге, и Мальтус Фолькон несколько рассеянно повернул вертел.