— Несомненно. В конце концов, нужен же королю наследник. Наши сыновья будут сильными и храбрыми, а дочери — почтительными и прелестными.
— И сколько же у нас будет детей?
— Столько, сколько захочешь ты, — пообещал Зигмар. — Среди унберогенов наследники Зигмара станут самыми красивыми, гордыми и отважными.
— А мы? — шепотом спросила Равенна. — Что ждет нас?
— Нас ждет счастливое мирное будущее, мы будем жить долго и счастливо, — ответил Зигмар.
По лицу Герреона текли слезы, и он чуть ли не бегом влетел во тьму Брокенвалша. Пришел конец прекрасным сапогам из мягчайшей лайковой кожи: в них через край хлынула вода вперемешку с черным илом. Все дальше и дальше он пробирался вглубь мрачного и унылого болота.
У самой земли клубился туман, Моррслиб заливала болота изумрудной зеленью призрачного света. В тумане плавали огоньки, похожие на горящие свечи, но даже в своем нынешнем состоянии Герреон понимал, что идти на этот свет не стоит.
В болотах Брокенвалша полно трупов тех, кого заманили болотные огни, завели на погибель в простиравшиеся вокруг Рейкдорфа топи.
Герреон вцепился в рукоять меча, и ярость разгорелась пуще прежнего, когда он представил себе Зигмара, предающегося разврату с сестрой в его собственном доме. Когда они заявились вдвоем, Герреон как раз точил меч, и ему пришлось улыбнуться, постараться сдержаться, чтобы не заколоть сына короля прямо там.
Герреон вздрогнул, когда Зигмар вздумал положить руку ему на плечо, и полыхнувшая в глазах ненависть чуть было не выдала его.
В каждом их слове читались похотливые желания, и, хотя Зигмар и Равенна просили Герреона отужинать с ними, он извинился и сбежал во тьму еще до того, как огонь очага успел осветить его истинные чувства.
Герреон поскользнулся на краю пруда, вновь зачерпнув сапогами болотной грязи, и упал на колени. Ладони окунулись в вонючую жижу, и, когда он вгляделся в воду, с лица закапали черные слезы.
На поверхности пруда виднелось его лицо, искаженное движущейся водой. У Герреона перехватило дыхание, когда он заметил над своим плечом луну, отражение которой по непонятной причине было неподвижным.
Герреон достал из воды руки — пальцы покрывала тонкая пленка маслянистой черной жижи. В ночной темноте она выглядела совсем как кровь, и он стряхнул эту мерзость.
— Нет… пожалуйста… — прошептал он. — Я не могу!
Лунный свет освещал высокое растение на краю пруда. Герреон оторвался от созерцания воды и перевел взгляд на него. Стебли венчали плоские соцветия с огромным количеством крохотных белых цветков. От растения исходил тошнотворный запах, и с тяжелым сердцем Герреон узнал болиголов — одно из самых ядовитых растений этих мест.
Налетел ветерок, и на какое-то мгновение Герреону показалось, что болиголов кивает, манит его к себе. Пока он смотрел на растение, стебель согнулся, а потом надломился — и из полой трубки выступил и закапал маслянистый сок.
Герреон поднял лицо к темному небу. На него сверху глядела луна, холодная, безжалостная и враждебная.
Считалось, что смотреть в глубины злой луны даже недолго — не к добру, ибо Темные боги видят сердца людей, которые поступают столь опрометчиво, и насаждают в них семена зла.
Когда Герреон вглядывался в изменчивый свет, ему показалось, что он видит два мерцающих ока, неописуемо прекрасных и жестоких.
— Кто ты? — крикнул он в темноту.
Бездонные озера глаз сулили мрачные чудеса и неизмеримые познания, и Герреон вдруг ясно понял, что нити судьбы были сплетены задолго до его рождения и протянутся после его смерти.
Он встал и через пруд двинулся к поникшему болиголову.
— Вот и славно, — сказал Герреон. — Если невозможно избежать уготованной мне судьбы, значит, нужно следовать ей.
Солнце встало среди золотистых облаков. Лучи света заиграли на бронзовых доспехах норсов, и казалось, что лесистый горный хребет объят пламенем. Грозные северяне, выстроившиеся на склонах широкого скалистого горного кряжа, стучали топорами по щитам, из их глоток вырывались жуткие боевые кличи.
Бьёрн верхом сидел у подножия хребта, с ним рядом был Альвгейр и личная стража — Белые волки, как их прозвали. На ледяном ветру, дующем с севера, трепетало знамя с изображением волка, слева и справа на фоне выстроившейся армии в вышине развевались знамена королей-побратимов Бьёрна.
Оглядев ряды воинов, король унберогенов с гордостью признал, что его бойцы, без сомнения, самые грозные и величавые. Вооруженные копьями мужи ждали приказа к наступлению, и соплеменники Бьёрна ответили на боевой клич норсов ничуть не менее грозными воинственными криками.
Дикари-черузены повернулись к норсам спиной и показали им голые задницы, а талеутенские всадники с пренебрежением проскакали галопом под носом у врага.
Высок был дух войска, а ледяной ветер жрецы Ульрика расценили как добрый знак — благословение бога зимы и предзнаменование победы.
Бьёрн повернулся к Альвгейру. Отполированные доспехи славного Рыцаря-Защитника сияли, словно золото. С поднятым забралом неподвижно сидел маршал племени унберогенов подле своего короля, но Бьёрн углядел напряженность в его лице, чего раньше никогда не замечал перед боем.
— Тебя что-то волнует? — спросил Бьёрн.
Альвгейр посмотрел на короля и покачал головой:
— Нет, я спокоен.
— А мне кажется, что ты нервничаешь.
— Мы сейчас начнем сражение, и я должен защищать короля, который готов ринуться в самый тяжелый бой, даже не думая о том, как бы выжить, — сказал Альвгейр. — Такое кого угодно обеспокоит.
— Ты думаешь только о моей жизни? — удивился Бьёрн.
— Да, мой господин.
— И тебя не волнует собственная смерть?
— А разве должна волновать, мой король?
— Думаю, что большинство собравшихся здесь мужчин хоть немного, но боятся умереть.
Альвгейр пожал плечами и сказал:
— Если Ульрик пожелает меня призвать, он так и поступит, я ничего с этим поделать не смогу. Мне надлежит храбро сражаться и молиться о том, чтобы бог счел меня достойным и позволил войти в его чертоги.
Бьёрн улыбнулся, ибо столь длинную беседу они с Альвгейром вели впервые.
— Ты удивительный человек, Альвгейр. Тебе так просто живется, верно?
— Пожалуй, — согласился Королевский Защитник. — У меня долг перед тобой, и, кроме того…
— Что же «кроме того»? — Бьёрна вдруг охватило любопытство.
Альвгейр утверждал, что не боится смерти, но в преддверии грядущего сражения разговорился так, как ни разу в жизни. Подумав, Бьёрн понял, что это вовсе на Альвгейр молол языком, а он сам.