Шибанов расстегнул кнопки футлярчика на поясе джинсов и показал Кларку металлическую фигурку. Бывший дальнобойщик осторожно взял ее в руки, повертел, укололся о торчавшее жало и, ойкнув, вернул.
— Где взял-то?
— От деда осталось.
— Дед колдун был, что ли?
— Нет, военный. Хотя, может быть, и колдун немножко…
— У моей бабушки тоже была подобная фигурка. Обезьянка, — сказала Атика, но Шибанов пропустил ее слова мимо ушей, потому что ему вспомнился дед.
Дед Саня воспитывал юного Ростислава, пока отец с матерью мотались по далеким гарнизонам — профессия военного была в семье Шибановых наследственной. Здоровенный, всегда бреющийся наголо дед напоминал Ростиславу Юла Бриннера, голливудского актера с русскими корнями. Как-то Ростик сказал об этом деду, полагая, что тому подобное сравнение будет приятно, но дед только рассердился.
— Ты божий дар с яичницей не путай, — наставительно сказал он, — этот твой Юл, он кто? Обычный одесский биндюжник. А я потомственный казак с Таганрога. Чуешь разницу?
Каждое утро дед Саня целый час делал зарядку с гантелями, и Ростика к этому приучил. Ростислав хорошо помнил, как дед на спор подтягивался на турнике пятьдесят раз — а было ему в то время хорошо за восемьдесят. Могуч был дед Саня, могуч и крепок, как вековой дуб. Он всегда казался Ростиславу вечным — смерть просто не осмелилась бы приблизиться к такому молодцу. Поэтому, когда дед вдруг заговорил с ним о наследстве, Шибанов-младший сначала подумал, что он шутит.
Но дед был серьезен, как никогда. Он позвал четырнадцатилетнего Ростика в свою комнату, велел сесть в кресло и, открыв шкаф, вытащил деревянный, обклеенный картинками из старых советских журналов сундучок.
Сундучок не вызывал у Ростислава никаких добрых чувств. Дед хранил в нем целую груду орденов и медалей, которые почему-то никогда не надевал, даже на День Победы. Когда Ростику было лет семь, он без спросу полез в сундучок, но рассмотреть там ничего не успел — дед бесшумно подошел к нему со спины, взял за ухо железными пальцами и вывел из комнаты. Потом взял широкий армейский ремень и несколько раз врезал Ростику пониже спины. Эта простая воспитательная мера надежно отбила у Ростислава желание повторно заглянуть в сундучок, и теперь он предсказуемо напрягся.
— Ростислав, — строго сказал дед, открывая сундук, — я скоро умру.
— Да ты что, дед! — опешил Шибанов-младший. — Что ты говоришь-то такое?
— Молчи, пацан, — дед Саня рылся в сундучке, звеня медалями. — Сказал — умру, значит, умру. Всему свое время, как говорил один старый еврей, время собирать камни, и время их разбрасывать. Страшного в том ничего нет, я и так уже пережил всех, с кем когда-то вместе под пули ходил. Последним вон академик [29] умер, тоже долго продержался, хотя и давили его, суки, со всех сторон. Но он молодец, пробился все же, я его даже по телевизору несколько раз смотрел…
Ростислав не понимал, о чем говорит дед — про свои военные приключения тот никогда не рассказывал, и никаких академиков до того момента не упоминал.
— Вот оно, — удовлетворенно пробормотал дед Саня, извлекая из сундучка какой-то кожаный мешочек. — Вот оно, твое наследство, Ростислав.
— Что это? — удивился Ростик.
— Предмет, — веско ответил дед Саня. Развязал шнурок, стягивавший горловину мешочка и осторожно вытряс на ладонь небольшую серебряную фигурку скорпиона. Но держать в руках ее не стал, положил на газету и газету уже пододвинул к внуку. — Возьми его и носи при себе. Поможет.
— В чем?
— В чем нужда будет, в том и поможет. Может, в спорте чемпионом стать, может, науку какую превзойти. Но только если ты его достоин будешь, понял? Плохим людям он не помогает.
Ростислав осторожно взял скорпиона в руку и укололся об острый хвост. Фигурка приятно холодила пальцы.
— И не показывай его никому. А особенно — не дари.
— Не дарить?
— Украсть или отобрать у тебя его не смогут. А вот если ты его сам кому подаришь, особенно если девке, беда будет.
— Почему это?
Дед ответил не сразу. Потом тяжело поднялся и подошел к стеллажам, на которых стояли разные военные мемуары и книги по истории.
— Предмет этот, — сказал он, наконец, — принадлежал одному хорошему человеку, поэту. Хранил его во всех передрягах, и на войне, и в Африке. А потом этот человек подарил его одной вертихвостке, которая тоже стишками баловалась…
— И что с ним случилось? — тихо спросил Ростислав. Скорпион в его руке казался живым.
— Шлепнули его как белогвардейский контрреволюционный элемент, — отрезал дед. — А вертихвостка эта уехала в Париж и прожила до девяноста лет, печалей не зная. А не подарил бы он ей скорпиона — глядишь, и сам бы жив остался, и сколько бы стихов еще хороших написал…
К стихам дед Саня был всегда неравнодушен, цитировал классиков к месту и не к месту.
— Как же он у тебя-то оказался, деда?
— Так и оказался, — неизвестно отчего помрачнел дед. — Когда немцы Париж взяли, один штандартенфюрер скорпиона у этой вертихвостки забрал. Ну, ему-то это, положим, не помогло, скорпион только хорошим людям помогает… А уж у штандартенфюрера и я позаимствовал, только это позже было, уже под конец войны.
— И как он тебе помогал? — продолжал любопытствовать Шибанов-младший.
— А никак. Я ж его силой взял, а так он не работает. Но тебе по наследству передать могу, на это запретов никаких нет.
— А почему мне, а не отцу? — не унимался Ростислав.
— Потому что за отца твоего я и так спокоен, — отрезал дед. — Он мужик правильный, военная косточка, ему никакой предмет не нужен. А насчет тебя сомнения у меня имеются. А проследить, чтобы ты человеком вырос, я уже не успею…
Ростик забрал скорпиона и спрятал его в ящике стола. А три месяца спустя, когда он был на спортивных сборах, дед умер — неожиданно, во сне. Словно остановился заведенный восемьдесят семь лет назад часовой механизм, до того работавший без сбоев…
— А мой талисман вон стоит, на улице, — пригорюнившись, сказал Кларк. — Почитай, все штаты проехал, включая Аляску, а теперь — кусок стенки. Хотя все лучше, чем если бы в каньоне сгнил или на трассе сгорел. Пользу приносит, как ни крути.
Грузный дальнобойщик поднялся.
— Ладно, пошел я. Расти, не забудь сменить своего приятеля на башне.
Приятелем на башне был Профессор Джей-Ти, которого теперь уже никто не называл Профессором, особенно с учетом того, что в Уотерхоуле имелся настоящий профессор — доктор биологии Джулия Салазар.
Шибанов снял с крючка автомат — тот самый «калашников», с погрызенным тварью прикладом. Кстати, о хихикающем чудовище Ростислав потом слыхал не один десяток рассказов. Кто-то явно привирал и сам твари не видел, другие видели, но издали, и только один мексиканец столкнулся с ней лицом к лицу, потеряв в результате маленького сына и жену. Мексиканец говорил об этом случае только однажды, сильно напившись, и называл пустынную тварь не иначе как дьяволом, который влезает человеку в мозг, чтобы потом съесть его душу и пальцы.