С губ Флоры сорвался звук, свидетельствовавший о наслаждении, и это побудило Лахлана к дальнейшим действиям. Ему казалось, что ее тело плавится, сливаясь с его телом, приникая к нему каждым изгибом, каждой выемкой, растворяясь в нем.
Лахлан целовал ее губы, подбородок, шею, наслаждался восхитительным вкусом ее кожи, но этого оказалось недостаточно – он желал, чтобы она обнаженная лежала в его постели и он мог покрыть поцелуями каждый дюйм этого соблазнительного тела.
Схватив Флору в объятия, Лахлан сделал несколько шагов и осторожно положил ее на простыни. Потом он медленно стянул с нее рубашку, Флора оказалась на постели совершенно нагой.
– Наконец-то я могу полюбоваться тобой!
Лахлану хотелось растянуть эту минуту надолго, навсегда, запомнить ее такой, как теперь, – лежащей на его постели, готовой к тому, что он войдет в нее. Она была прекрасна, и это вызывало в нем ощущение боли; взгляд Лахлана впитывал ее тело до тех пор, пока внезапный всплеск желания не толкнул его к ней. Не в силах противостоять искушению, Лахлан наклонился и, втянув в рот сосок, осторожно и нежно сжал его зубами.
Флора издала стон наслаждения. Ее живот был плоским, а бедра нежно округлыми, так что, пожалуй, Лахлан мог бы обхватить ее одной рукой. А ягодицы… Лахлан прикрыл их ладонью. На прошлой неделе он уже несколько раз прижимался к этим нежным округлостям, и ему было знакомо ощущение их близости. Позже он сумеет удовлетворить ее любопытство и покажет, как можно заполнить ее всю, войдя в ее тело сзади.
Ноги Флоры казались Лахлану бесконечно длинными: стройные, с красиво и четко очерченными икрами. Ступни ее оказались маленькими, с высоким и красивым подъемом и с прелестными розовыми пальчиками.
Лахлан перевидал за свою жизнь множество обнаженных женщин, но ни одна из них не была так прекрасна, как эта. Флора обладала чем-то, о существовании чего он прежде и не подозревал. Потерять ее означало бы потерю собственной половинки.
– Лахлан… – Смущение залило щеки Флоры очаровательным румянцем.
– Ты так прекрасна… Смотреть на тебя – одно наслаждение.
Томно вздохнув, Флора протянула к нему руку, и при виде счастья, которое Лахлан прочел в ее взгляде, у него защемило сердце.
– Я так счастлива и так сильно тебя люблю! Скажи, ты чувствуешь то же?
– Никогда не сомневайся в этом, – ответил Лахлан убежденно. – Что бы ни случилось, не смей сомневаться в моих чувствах к тебе.
Ее ошеломили страстность и сила, прозвучавшие в его голосе, но тут он прочел в ее взгляде неуверенность.
– А что может случиться?
Лахлан мысленно выбранил себя за то, что сказал гораздо больше, чем следует.
– Ничего, разумеется, ничего. – Он принялся развязывать пояс своих штанов. – После сегодняшнего вечера ты никогда больше не усомнишься в моей любви.
Флора трепетала от нетерпения. Чувственность и ожидание наслаждения воспламенили ее еще сильнее. Она уже не сомневалась в искренности горца и верила каждому его слову.
И еще она не хотела ждать, точнее, не могла больше ждать ни минуты. Его почтительные прикосновения и жадный взгляд вызывали в ней трепет; сокрушительные ощущения, которые он разбудил, дразнили воспоминаниями, и Флора все больше ощущала странное беспокойство, нараставшее с каждым мгновением. Она до боли жаждала его поцелуев, прикосновений, желала, чтобы он заполнил ее всю. Она желала, чтобы он выполнил свое обещание.
Флора схватила его за запястье. Возможно, его нежелание заниматься с ней любовью имело серьезную причину?
– Рука! Она тебя беспокоит?
– С ней все в порядке.
– Рану зашили?
Лахлан кивнул:
– После вечерней трапезы. Целительница позаботилась о ней.
– О!
Опять эта целительница, Шинейд. Флора прикусила губу. Она понимала, что ревновать к ней нелепо, но не могла примириться с тем, что любовница дотрагивалась до его тела и любовалась той же самой обнаженной грудью, что и она. Лахлан признался ей в любви, но ни слова не сказал о верности, да и трудно было ожидать от него подобных обещаний. Поэтому Флора молча пообещала себе, что сделает все возможное, чтобы он никогда не пожелал другую женщину.
– Ты хмуришься, радость моя? Но почему? Неужели ревнуешь? Поверь, для этого нет никаких оснований.
Глаза Флоры сузились, потому что ей не понравилось выражение его лица.
– Это ничуть не забавно. Скажи, тебе понравилось бы, если бы я оказалась в спальне наедине с мужчиной, с которым прежде имела близкие отношения?
Ей доставило некоторое удовлетворение видеть, как потемнели глаза горца.
– Понравилось? Да я бы его тут же убил! Отныне я единственный мужчина в твоей жизни, и давай не будем больше говорить об этом.
– Но и я – твоя единственная жена, к тому же не очень покладистая.
Лахлан мгновенно понял намек и рассмеялся:
– Твои опасения безосновательны. Дав клятву, я всегда держу ее.
Флора замерла.
– Так ты не возьмешь любовницу?
– Нет. Я никогда не предам и не опозорю тебя, поверь.
Флора со стоном прижалась к Лахлану и потерлась о его теплую кожу. Ощущение это показалось ей восхитительным.
Его рот снова пленил ее губы – жарко, требовательно.
Флора встретила его поцелуй с готовностью, позволяя его языку проникнуть в ее рот глубже. Необъяснимая жажда нарастала в ней.
Руки Лахлана легли на ее груди и прикрыли их, а язык, вторгшийся в ее рот, совершал там круговые движения до тех пор, пока Флора не почувствовала, как лоно ее становится влажным.
Она чувствовала, что не может сопротивляться властному зову тела. Этот зов становился все более громким и требовательным по мере того, как губы Лахлана скользили все ниже до тех пор, пока его голова не оказалась между ее ног.
Когда его язык скользнул в нее, отчаянное наслаждение сотрясло все ее тело. Флора вскрикнула, бедра ее поднялись навстречу ему.
Едва Лахлан поднял голову, как, возбуждая и дразня его, она принялась развязывать его пояс, и наконец штаны, соскользнув ниже талии, обнаружили всю непомерность его желания.
Если бы Флора уже не имела некоторого опыта близости с ним, она бы не поверила, что столь гигантский орган мог уместиться внутри ее.
Она провела пальцами по всей его длине, удивляясь нежности кожи, покрывавшей стальной стержень, и ее ласки исторгли у Лахлана стон желания. Он напрягся, когда она принялась гладить, ласкать и сжимать его, все ускоряя движения и чувствуя, как страсть горца нарастает. Лицо его сделалось напряженным, а глаза сумрачными от застилавшей их страсти; он выглядел возбужденным, но ничуть не опасным. Флора сознавала, что он испытывает отчаянную страсть, обуздать которую невозможно, и когда ее рот оказался на одном уровне с его органом, она вдруг поняла, что следует делать.