Сказавши так, Пален сам принялся утирать слезы. Утешив плачущего старика, Монтебелло вернулся к себе и тотчас велел отменить все приготовления к балу, а сам уселся писать в Париж срочное донесение. Граф был уже на середине, стараясь официальным образом описать увиденные им жутчайшие вещи, когда вошел секретарь и сказал:
— К вам адъютант от великого князя Сергея Александровича.
Появившийся в кабинете офицер произнес слова, от которых у графа все похолодело внутри:
— Государь передумал. Никакого траура не будет, все намеченные празднества, включая бал во французском посольстве, состоятся.
* * *
Цуда сидел на бугорке и перематывал ногу куском материи, оторванной от рубашки: кто-то в толпе нанес ему глубокую ссадину чуть выше щиколотки. Рядом охал и постанывал пожилой человек с рыжей бородкой, оглаживая себя по бокам.
— Ребра, ребрышки мои поломали, все как одно, пережали, перемяли… — горевал он, то ли обращаясь к Цуда, то ли сам себе печалясь. — Наказание какое, господи… Хорошо, жив остался, да еще бог его ведает, что дальше выйдет…
Цуда равнодушно затянул узел покрепче и поднялся. Мимо него русские полицейские продолжали таскать тела, на ходу успевая проверять у них карманы. Возможно, они искали документы, а может, и деньги, которые мертвецам были уже ни к чему. Цуда полицейских не осуждал.
Он хотел было поднять валявшийся на земле кулек, сплошь покрытый кровавыми пятнами, но потом лишь толкнул ногой.
— Это подарок русского государя, самурай. Возьми его, — раздался голос позади. Говорили по-японски. Цуда обернулся и с изумлением, которое поспешил скрыть, увидел своего старого знакомого — старика.
— Возьми-возьми, — с улыбкой велел старик. — Ты многое узнаешь о русских и об их государе.
Цуда послушно нагнулся и поднял сверток.
— Ты не испугался увиденного сегодня? — спросил старик. Он был одет в русское платье, и только глаза выдавали в нем азиата. Встретив на улице, Цуда вряд ли признал бы его.
— Не испугался. Я был солдатом, я привык к крови и трупам. Я не привык к глупости.
— Верно, самурай. Правильно поступает тот, кто относится к миру, словно к сновидению. Когда тебе снится кошмар, ты просыпаешься и говоришь себе, что это был всего лишь сон. Говорят, что наш мир ничем не отличается от такого сна.
— Идем со мной, — продолжал старик, — мы давно не виделись, нам нужно поговорить. Пусть русский царь празднует свой кровавый праздник, главное уже случилось.
Они ушли, исчезнув за телегами, полными трупов. И вовремя, потому что давешний рыжебородый уже звал городовых и объяснял им:
— Вот тут сидели, я слышу — говорят не по-нашему, и глаза косые, что у бесов… Не иначе, они это и учинили! Только что тут были, убегли, видать…
Но рыжебородого никто слушать не стал: у городовых было полно иных забот, вот-вот на Ходынку должен был приехать государь, в прибытии которого даже они сомневались до последнего момента. Торопливо убирались рваные тряпки, ремонтировались поломанные толпой буфеты, кровавые пятна засыпались песком, а сами мертвецы, которых не успели вывезти, были по приказу все того же ушлого обер-полицмейстера Власовского сложены в ров и накрыты там дерюгой.
* * *
Николай, не торопясь, выпил коньяк и продолжил запись в дневнике: «Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном «народном празднике». Собственно там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка все время играла гимн и «Славься». Пробежал глазами, встал и пошел к шкафчику.
Он в самом деле не видел с площадки императорского павильона ничего особенного. Люди, люди, сплошные людские головы и плечи, сотни тысяч глаз, смотревших на него с обожанием. Лишь по пути на Ходынку, еще на Тверской, ему встретился воз с покойниками. Верно, возницу теперь накажут. Ну да и черт же с ним, нашел тоже, где ездить…
Николай задумчиво поболтал коньяк в хрустальном графине, но решительно вернул его на место, захлопнув дверцу шкафчика. Он вспомнил первый тур вальса с графиней Монтебелло, пока сам граф вел императрицу. «Графин, графиня… смешно». Николай хихикнул, и смешок отдался в висках мгновенным выстрелом боли.
* * *
Когда в посольстве Франции играл оркестр, самодержец вальсировал с супругой посланника, а гости алкали свежих устерсов, бывший японский полицейский Цуда и таинственный старик сидели в небольшой рощице и беседовали.
— Смотри, что русский царь подарил своим подданным в день коронации. Булка, пряник, кусок колбасы, грошовые орехи и кружка. Завтрак рикши и посуда, чтобы запить все водою из ручья. И ради этого они убивали друг друга. Это тот царь, который заслуживает этого народа, и тот народ, который заслуживает такого царя, — говорил старик.
Цуда взвесил на ладони колбасу.
— Не ешь ее, на ней кровь, — сказал старик.
— Ее и не так уж много, — сказал Цуда и выбросил подарок в кусты вместе с платком.
— Русский царь глуп. Он нигде не бывает один. Чтобы успешно вершить свои дела, владыка, его советники и старейшины должны держаться отстраненно. Ведь, если за человеком постоянно ходит целая свита подчиненных, ему трудно выполнять свои обязанности. Об этом нужно помнить.
Старик почесался.
— Ты увидишь, Цуда, за сегодняшнее никто даже не будет наказан. Русские словно созданы для таких безумств: они будут стоять по колено в собственном мясе и собственной крови, но не заметят этого, или не захотят замечать этого, или будут винить в этом кого угодно, но только не себя. Теперь ты понимаешь, зачем я хотел, чтобы ты приехал в Россию?
— Нет, господин, — признался Цуда.
— Через беды России решаются судьбы мира. Чем больше будет этих бед, тем больше поворотов судеб.
— Я все равно не понимаю, причем тут я…
— Есть люди, которым нужны эти беды, а следовательно, и повороты.
— Ты один из них?! — спросил Цуда, охваченный восторгом.
— Ты сам уже понял это. Хочешь, я расскажу тебе маленькую притчу?
— Расскажи, господин… — кивнул Цуда.
— Послушай историю о Гуду. Он был учителем императора своего времени. Несмотря на это, он часто путешествовал один под видом странствующего нищего.
Однажды, когда он шел в Эдо, то подошел к маленькой деревеньке под названием Такенака. Вечерело, шел сильный дождь. Гуду совершенно промок, его соломенные сандалии развалилсь. В окне дома неподалеку он заметил четыре или пять пар сандалий и решил купить сухую пару.
Женщина, которая вынесла ему сандалии, увидев, что он совсем промок, пригласила его переночевать в доме. Гуду принял приглашение и поблагодарил ее. Он вошел и прочитал сутру перед семейной святыней. Затем представился матери женщины и ее детям. Увидев, что вся семья находится в подавленном состоянии, Гуду спросил, что случилось.