В мозгу вихрились мысли, будоража вялый студень сероватого вещества, отравленного годами алкоголизма, наркотиков и болезней. И еще эта кусачая змея, кольцами свернувшаяся в кишках…
Даниэль вскочил с матраса, ожесточенно царапая руки, вдруг решившие, что в них поселились крошечные насекомые.
В наказанье за грехи этой пьяной рожи
Жменю въедливых клопов сыпанем под кожу…
Он прошел в гостиную и чуточку отвернул побуревшую бумагу, скотчем прилепленную к окнам. Темень улицы слегка оживлялась фонарями, которые высвечивали размытые овалы на тротуаре и траве.
Проехала машина — ш-ш-шикнув мокрым асфальтом — фары яркие, с голубизной.
Вот уже пару дней, едва в состоянии двигаться, он занят чтением — вытаскивает газеты и журналы из мусорного ведра под кухонной раковиной, силится понять, сколько ему осталось времени — сколько им всем осталось времени в этом мире, пока не размножились симптомы, не расползлись криптиды, пока из книг не посыпался бред… пока все подряд не покрылось прахом и плесенью.
Братец Кролик ловко прыгнул,
Прям из шкурки — скок!
А свояк лишь лапкой дрыгнул.
Будешь
Знать
Урок.
Он поправил бумагу и передвинул на середину комнаты одинокий стул, принесенный из столовой. Ножки мерзко чиркнули по вспученным доскам, напоминая визг охрипшей старухи.
Чем еще отличается этот мир? Если оставить в стороне, что в нем появился безнадежный отрицательный герой в образе Даниэля Патрика Айрмонка…
А ну, скажи мне: что не так, любезный Братец Кролик? Отколь ты взялся?
Родной дом Даниэля тоже называли Сиэтлом.
Классический Сиэтл. Еще мокрее и серее, чем этот, если такое вообще возможно — менее населенный, не со столь концентрированным богатством. Город подружелюбнее — общение непосредственней, соседи человечнее — подростки не сидят часами, приклеившись к компьютерным мониторам, — ближе к земле. Мир, который он помнил более подходящим, более правильным, хотя сам никак не мог в нем прижиться. Вечно искал себе выход на сторону, повод улизнуть, а теперь вот нашел и то и другое — к своему бесконечному и, вероятно, краткоживущему сожалению.
Смывайся или шкуру долой.
В конечном итоге, уже подростком, он придумал название тому, что проделывал: он «взбрыкивал». Перепрыгивал с пряди на прядь разных фатумов — путешествовал в пятом измерении ради личной выгоды. Так сказать, играл в «монополию», не передвигая фишки: вьюном скользил по игровой доске или же рыл ходы сквозь несколько досок кряду.
Богатый богатеет оттого, что он и так богат, однако бедняк становится беднее потому, что вынужден держаться правил, он не умеет пробуриться сквозь игру, подобно кроту в «монополии», или сигануть вбок — как кролик.
Ах уж, кролик! вот живучий
Братец Кролик, боже мой!
Как умеет он, прыгучий,
Управлять своей судьбой.
И еще он — тоже подростком — решил, что пришло время изучить то, чем занимается; это решение привело его в старую библиотеку Карнеги на углу Рузвельта и Пятидесятой — она до сих пор там. В мягком сиянии огромных подвесных ламп из бронзы и молочно-белого стекла, вполуха слушая дождевые капли, плюхавшиеся в высокие окна, Даниэль вчитывался в научно-популярные книжки Гамова, Вайнберга и Хокинга, в конце концов наткнувшись на П.Ч.У. Дэвиса, который преподал ему кое-что насчет специальной теории относительности, сингулярностей и универсальных констант.
Человек по имени Хью Эверетт создал многомировую интерпретацию в рамках квантовой механики, а два Дэвида — Бом и Дойч, крайне расходившиеся в своих воззрениях, — продемонстрировали экзистенциальную возможность мультиверсума. Даниэль начал потихоньку постигать идею разветвляющихся реальностей, четырехмерных космосов, протянувшихся, если можно так выразиться, бок о бок в пятимерном пространстве… нечто вроде толстых канатов, свитых из мировых линий, или прядей.
Джон Крамер, профессор Вашингтонского университета, предложил гипотезу ретрокаузальности — как если бы элементарные частицы пытались подстроить свое прошлое под свое же настоящее, — это Даниэль и сам чувствовал, хотя понятия не имел, что означали такие ощущения.
По мере возмужания и обретения некоторого опыта (выяснилось, скажем, что не получается прыгать назад, чтобы все время оставаться юным, и уж во всяком случае не удается прыгнуть вперед — только «вбок», «вверх» или «вниз») он начал относиться к себе как к своего рода спортсмену. Как часто можно прыгать? насколько далеко? и с какой точностью или чувством направления?
Как максимально улучшить свое положение?
Где он в конечном счете «приземлится», в какой точке спектра, откладываемого по осям Деньги-Секс?
Эти вопросы и попытки ответить на них приводили к невероятной путанице. Он вскоре узнал, что чем больше в его сторону падает денег, тем больше усилий требуется их удерживать — базовые черты его характера, похоже, не были рассчитаны на сохранение кучи денег.
Словом, он пробовал и пробовал улучшить жизнь за счет других — игра в хищнические «классики», если угодно. (Да и разве талант его не лежал именно в этом? Ведь он так часто наблюдал — вот Даниэль зажил лучше, а какой-то там Джон Имярек уже не так хорошо выступает, хотя на прошлой пряди, перед прыжком, Джон жил совсем даже неплохо — да, но он никак не мог это доказать, не имел точного мерила, — а может, и не хотел знать наверняка).
Даниэль никогда не считал себя жестоким. Не получал удовольствия, нарочно причиняя горе людям. Просто он человек, немножко более чувствительный к своему благополучию, чем другие, — и никакого таланта к выявлению общей картины, конечного удела. Может, мне вообще не везет? Может, я больший неудачник, чем нищий и больной дистрофик Чарлз Грейнджер? В конце концов, ведь я оказался на его месте. Выпихнул.
Прям из шкурки…
Вскоре придется делать очередной прыжок — а как? Он не понимал, с какой стати очутился в Грейнджере, если не считать, что у них обоих был одинаковый дом, вплоть до совпадающих кирпичей.
Стоять на перекрестке… пялиться на проезжающих водителей — даже в худшие времена, в те последние дни, когда начали наползать зловещие тени, — никогда не был он столь изолирован от мира. Надо бы как-то «высунуть усики», начать прощупывать настроения, пульс реальных людей с реальными эмоциями.
Ночь выпала тоскливой — хоть вой. Как никогда раньше, от жизни одиночкой было плохо — нынче Даниэль знал две вещи доподлинно.
Сей мир стоял на краю. А это тело умирало.
КАПИТОЛ-ХИЛЛ
Джек подошел к дому Эллен Кроу. Из окон столовой доносились женские голоса и звон хрустальных бокалов — книжный кружок вновь собрался на заседание. Они именовали себя «истлейкскими ведьмами».