Вам, сударь, уже давно назначили встречу.
Кругом носились, падали, визжали люди.
Даниэль вихрем обернулся. Какая-то старуха в обтягивающих рейтузах, потрясая сложенным зонтиком, тащила крошечного терьера, который лежал на боку и месил воздух лапами. Всякий раз, как собачонке удавалось встать на ноги, старуха дергала за шлейку с такой силой, что ее питомец валился вновь. Громадные дождевые капли — размером с теннисный мячик — перемешанные с зазубренными ледышками, сыпались с кипевшего неба.
До центра бури еще несколько миль…
Это лишь подол ее платья, только и всего. Ни в какое сравнение не идет с Зиянием. Ну как, ты вспомнил, Даниэль? Дурень несчастный… все вы, до последнего человечка. А ты в особенности.
Позади показался невысокий мужчина с маслянистыми черными волосами. Даниэль тут же кинулся влево, в переулок. Там, через улицу, поджидал другой — щуплый, одетый в старый черный костюм, лоснившийся от воды и старости. Еще через квартал к востоку нашелся и третий — в побелевшей руке он сжимал ветхую, насквозь промокшую шляпу-котелок. Все они улыбались, наслаждались стихией, не обращая внимания ни на ливень, ни на ледовый град.
А ну-ка, Даниэль, где у невода четвертый угол?
Бросившись назад, он споткнулся — в падении выскользнул вьюном — руки взмахнули мельничными крыльями — и выплеснул всего себя, без остатка. Не глядя.
Он должен — попасть — домой.
Должен.
ЗАПАДНЫЙ СИЭТЛ
У бури был мертвый, глухой голос. Ома никогда не знала голода, страстей, забот или хрипа гормонов; ее слова исходили не от плоти или формы.
Буря возникла из тысячи вихрей, из сонмища потоков воды и ветра, из набухших жилами молний и зарядов. Все, что ей было ведомо — все, что она знала, — это чувство вольности, высвобождения из тенет вероятности, чувство власти и мощи, которыми до нее не обладал никакой иной шторм.
Она могла собраться, могла убить — по собственной злобе.
Один мокрый черный порыв чуть было не нагнал белый фургон.
— Дорогая, да ведь это наша дичь, наш груз! — Вопль Главка перекрыл рев бури. Он большим пальцем ткнул себе за спину. — Он тянет след!
— Прядь?! — Пенелопа чуть не задохнулась от ужаса.
— Да при чем тут прядь! Он потеет, воняет гиблыми землями, не геенной — хотя, должно быть, оказался с ней рядом, оступился, вляпался по щиколотку… Вуаля! Индиго! Синий! Красный! Штуки алого и оранжевого шелка! Все ради удовольствия мадам!
Джеку требовалась вся его сила. Он уперся ногами в заднюю дверь, извернулся в мешке, напряг плечи, крякнул…
Свет за лобовым стеклом померк. Главк с Пенелопой заверещали испуганными попугаями.
Через дырку в горловине Джек бросил взгляд за окно, между силуэтами массивной, пригнувшейся от страха женщины и коренастого водителя… Снаружи творилось нечто неизъяснимое. Зрелище отказывалось подпадать под какой-либо каталог или укладываться в памяти, хотя бы кратковременной.
Щель, разошедшийся спай, зияние.
Лицо. Экстраординарная красота — и бешенство.
Юноша тут же позабыл, что увидел.
Главк посмотрел на испуганную партнершу. В ярком свете вспышки он заметил предельную степень ужаса Пенелопы и понял, что ей тоже все стало ясно. Совершена фатальная ошибка. Сколь бы долго ни тянулись их отношения, какими бы ни были ее силы и таланты — жребий падет на нее. Главку придется пожертвовать ценной напарницей. Не в первый раз, впрочем.
Буря уже не могла ждать. Она ударила всей накопленной мощью, тратя всю свою силу, даже скрытую — единым махом.
Низверглась черная облачная стена.
Лопнули стекла.
Грянул мрак.
Машину подбросило, перевернуло и поволокло юзом, впечатав Джека в днище. Кожу на спине — даже сквозь мешковину — обожгло из-за трения металлом об асфальт. Юноша перекрутился, ударил ногами и просунул в образовавшееся отверстие голову и руку.
Мини-фургон рикошетом отбросило от барьера-отбойника, перевернуло еще раз. На миг подвешенный в воздухе, Джек подобрал колени, свернулся в клубок — что угодно, лишь бы не сломать ногу, руку, шею.
Со стороны передних сидений донесся сдвоенный болезненный выдох — ремни безопасности впились в грудные клетки.
Машина упала на крышу.
ВАЛЛИНГФОРД
Взбегая по ступенькам, Даниэль заметил и четвертый угол невода: малорослый, пегий человечишка стоял на крыльце соседнего дома. Из-за страшного ливня Даниэль почти не различал контуры строения, не говоря уже про черты поджидавшей фигуры — затененная бледность, съеженный силуэт, нечто вроде омерзительного карлика.
Даниэль вымок до нитки. Высокая трава на заднем дворе полегла, покорно уступив напору стихии. Ледяные, плотные градины отскакивали от тротуара и крыши, окатывая голову и плечи ворохом осколков. По лбу змеились струйки крови, разбавленные водой. Плоховатый результат для человека, некогда умевшего ходить между каплями дождя. К югу играли сполохи молний — там, где, как он подозревал, шла настоящая охота, — где загоняли основную добычу.
С чего ты взял? Может, это все ради тебя устроили?
Он инстинктивно выбросил вперед зондирующие щупы. Все пути перекорежены, спутаны. Хуже того, мимо проплывало эхо — полупрозрачная отдача Чарлза Грейнджера, нахохлившегося возле автомагистрали, безразличного ко всему…
А затем — еще один, Фред. И еще — он сам, только что отбитый прядью, расположенной несколькими минутами впереди, в будущем. Их изломанный кусок истории быстро мчался к непробиваемой стене, — и он понятия не имел, что тогда случится.
Пегий карлик начал сходить с крыльца — меняясь на глазах. Он перестал быть плотной фигурой. Даниэль уже видел такое, в том, гиблом месте — формы и силуэты, отрицавшие само понятие пространственной размерности. Спускаясь по ступенькам, карлик вырастал, словно отражался в кривом зеркале. Чем ближе он подходил, тем крупнее становился — и могучее. К моменту, когда эта фигура доберется до него, она станет такой высоченной, что сможет макушкой взбалтывать черные, вихрящиеся тучи.
Даниэль глянул назад и увидел другие фигурки, облаченные в старомодные костюмы, пригибающиеся под ливнем и градом — обычные люди, которым ведома боль. От сорняков валил пар. Воздух остывал, становился плотным как студень. Кругом темнело.
Он почувствовал, что отяжелел — отчаянно попытался найти выход, перехитрить эту сволочь. Эхо Терминуса на краю текущей мировой пряди должно временно поднять локальный массовый коэффициент. Время начнет замедляться. В точке Терминуса для большинства наблюдателей оно вовсе остановится или же эхом отразится назад, на несколько дней, несколько часов, где все будут переживать эти краткие сегменты вновь и вновь, как незадачливые роботы, повторяющие запрограммированный цикл операций.