Сейчас ломти истории плыли кусками мяса в проглоченной, полупереваренной похлебке. От будущего не осталось ничего, сообразил он, — лишь стена, а вокруг нее утончающаяся, безразмерная пустота, в которой ничто и никто не может размышлять, не может жить.
К этому выводу он пришел сам, много-много фатумов тому назад — когда на все сто был Даниэлем Патриком Айрмонком, когда проводил расчеты, на что будет похож его собственный конец.
Исполинская пегая личность нагнулась и приласкала Фреда — погладила Даниэля, — его коротко подстриженные каштановые волосы, его высокий лоб, еще сочащийся кровью.
Моль.
Даниэль замер — на краткий миг.
Личность промолвила:
— Сум-бегунок. Принеси.
Прочая сволочь успела сформировать ловецкий треугольник на дворе — исхода нет.
— Делай, что Моль говорит, — приказал ближайший тип, жилистый старик с многоопытной физиономией и деформированной ступней, который стоял у бетонных ступенек, проложенных через заросший двор.
— Конечно, — кивнул Даниэль и попытался обойти безразмерную личность, чтобы просто повиноваться, выполнить требуемое — единственный оставшийся шанс.
Ливень избивал асфальт, низвергался потопом, капли створаживались еще в воздухе — шмякались со всех сторон — не по прямым линиям, ведь столь много поменялось фундаментальных правил…
Такое даже в голову не приходило.
Моль придержал его могучим перстом. Затем — в качестве увещевания, по-видимому, — протянул свою длань и погладил дом. Строение поблекло, стало белым, контуры осыпались пережженным известковым порошком. Так, легкое и вежливое предупреждение. Если Даниэль сделает, что говорят, его отпустят, не станут убивать или трансформировать. Мелкий укол ревности — неужели есть кто-то еще, более важный? Умеющий взбрыкивать дальше, умеющий рассчитать и понять ту форму, которую принимает конец мира? Нет-нет, Даниэль — лучший. Может, им это известно? Могли бы сделать его одним из своих. Превратить в раба. Да, скорее всего, таковы их планы.
Какая любезность. Нет уж, спасибо.
Еще два прозрачных, дрожащих эха проплыли мимо — одно от Грейнджера, второе от Фреда. Сам же Моль еще больше разбух, сочась призраками собственного «я». Он тратил слишком много энергии — его притиснет к Терминусу быстрее любой твари, оказавшейся рядом с этим домом.
Кстати, о доме — он вернул себе кое-что от прежней расцветки, но при этом казался на краю обрушения. Даже на пике лихорадочного восприятия Даниэлю еще не доводилось видеть мультиверсум в его квазибезграничном разнообразии — до сегодняшнего дня. Похоже, ты всегда узнаешь нечто новое, когда оно готово сломаться — когда вещи начинают умирать.
У него остался единственный шанс — каким-то образом прорваться сквозь Моль, завладеть своим камнем и держаться за него что есть сил. Даниэль набычился и скользнул между деформированными ногами Моли, раздирая его утончавшуюся субстанцию. Пегий монстр содрогнулся и взвыл. Даниэль ощутил, как блекнет сила врага. От Моли осталась одна иллюзия — края размыты, мощь вытекла, — обрывается связь с источником могущества, с Госпожой извращенных мировых линий, которые их окружали.
Фигуры в черном разволновались, затем уныло обмякли — буря слабела и воздух теплел. Шло отступление — Моль уносил ноги, пока была возможность. Человеческих служек Бледноликой Госпожи бросали за ненадобностью, оставляли позади.
Судя по всему, такого они не ожидали.
Даниэль взобрался на крыльцо, истекая лужами. Плечом ударил в дверь. Древесная гниль уже сделала половину работы, и сонм его двойников ворвался в спальню клубами пыли от сотен вариантов разбитой двери — крупиц мертвых и отмирающих линий будущего, некогда отстоящего лишь на секунды.
Изумленный, он понял, что до сих пор способен перемещаться.
Пространственные измерения никогда не являлись строго ортогональными — или, скажем, прямыми, — а уж тем более сейчас. Он развернулся было вбок — и тут же вскрикнул. От неутешительных будущих перспектив вздулись волдыри на лице и руках.
Толпа Фредов достигла каминов, сунула руки за единственные шатающиеся кирпичи — время ползло на карачках, превращая уличный свет в туманную изморозь.
Они врезались в Терминус — и срикошетировали.
Все сброшено в нуль, сдвинуто на несколько часов назад — максимум, на несколько суток. Все-все в городе — в мире, в этом сегменте мультиверсума — отразилось чугунным ядром от пятимерной струпьевидной корки, образовавшейся в момент прижигания фатумных прядей.
При следующем ударе — через несколько часов, дней, не больше, в этом он был уверен — отскок станет короче, потом еще короче, и еще. А потом их попросту заморозит в раскатанную пленку: конец пространству, конец времени.
И никаких надежд.
Даниэль продрался к выходу сквозь студенистый воздух, отшвырнул ногой мусор, замер на продавленном крыльце. Те, другие — жилистые, исхудалые люди в мокрых черных одеяниях — пытались бежать.
Все — кроме одного.
Сейчас он припомнил имя. Уитлоу.
Воспоминание вернулось ледяной сосулькой, вбитой в мозг. Воспоминание о компромиссе, предательстве — предательстве всего мира.
Зловредный пастырь.
Легкие Даниэля сдулись в припадке ненависти к самому себе.
Уитлоу стоял у крыльца, улыбчивый и ничуть не испуганный. Он не изменился — всегда был подтянутым, уверенным в себе, вельможным старцем — на всех мировых линиях Даниэля.
Вечно с одной деформированной ступней.
Пристальный взгляд Уитлоу, казалось, нежно погладил то, что Даниэль держал в руках. Человек-инвалид улыбнулся шире, показывая ровные зубы цвета слоновой кости.
— Как зовут тебя, юный скиталец? — насмешливо промолвил он. — Отчего ты столь взволнован? Разве можем мы улететь, миновав Ее объятия?
С этими словами Уитлоу зашел в дом, слегка задев Даниэля за плечо.
Даниэль покорно шагнул следом.
ЗАПАДНЫЙ СИЭТЛ
Задние дверцы машины распахнулись. Джек вывалился на асфальт и по инерции прокатился еще с десяток ярдов, прежде чем его остановил бетонный бордюр. Торчащая из мешка рука угодила в канаву. Грязь черной и серебряной краской омыла скрюченные пальцы. Оглушенный, он прорвал дыру в истертой, измочаленной парусине, просунул вторую руку, затем торс, лягаясь, избавился от мешка, поднялся на четвереньки, мотнул головой…
Встал. Перед глазами все плывет.
На миг он решил, что теряет зрение или даже умер — кругом все было перекошенным, разодранным, лишь сейчас начинало медленно собираться в единое целое, словно задом наперед прокручивали запись рассыпанной головоломки.
Он вскинул голову — молнии охотились друг за другом, сворачивались спиралью, образуя вертлявую воронку, которая плевалась огнем и шипела как змея. В самой середке этого конуса он разглядел агонизирующую, тестообразную фигурку, уже практически без рук, без ног — фигурка падала внутрь, съеживалась в размере, отчаянно барахталась — тут в нее врезалась очередная молния и подбросила еще выше… под аккомпанемент непрерывного, девичьего визга, слышного даже поверх штормового рева.