— Что это значит? — с негодованием спросил трактирщик.
Воин даже не взглянул в его сторону.
— Убирайся, — бросил он через плечо и вновь ударил отца в живот.
Тот захаркал кровью.
— Прекратите, — потребовал хозяин.
Воин спросил:
— Ты кто такой?
— Я Пол Белл, и это мой дом.
— Ну что ж, Пол Белл, тогда займись своими делами, если не хочешь нажить неприятностей.
— Вы, кажется, думаете, будто можете делать что угодно в этих ливреях. — В голосе Пола звучало презрение.
— Именно так.
— А все-таки чья же это ливрея?
— Королевы.
Пол обернулся к дочери:
— Бесси, сбегай за Джоном Констеблем. Если в моей таверне убьют человека, я хочу, чтобы он стал свидетелем.
Девочка исчезла.
— Никого здесь не убьют, — усмехнулся воин. — Джоби передумал. Он решил отвести нас туда, где ограбил двух мертвецов, правда, старина?
Отец не мог говорить, но кивнул. Воин отпустил его, избитый упал на колени, кашляя и плюясь. Ливрейный посмотрел на остальных.
— А ребенок, который видел драку?..
Гвенда закричала:
— Нет!
Мужчина довольно кивнул:
— Судя по всему, эта девчонка, похожая на крысу.
Гвенда бросилась к матери.
— Мария, Матерь Божья, спаси моего ребенка, — вырвалось у той.
Двухцветный схватил Гвенду за руку и грубо оттащил от матери. Девочка заплакала. Воин прикрикнул:
— Заткнись, или тебе достанется, как и твоему мерзкому отцу. — Гвенда стиснула зубы, чтобы не кричать. — Вставай, Джоби. — Желто-зеленый поднял отца на ноги. — Приведи себя в порядок, придется прокатиться.
Второй воин прихватил одежду и оружие. Когда мужчины выходили из таверны, мать громко крикнула:
— Делайте все, что они говорят!
Люди королевы были верхом. Гвенду посадил перед собой старший, а отец сел ко второму. Джоби не переставая стонал, поэтому дорогу показывала Гвенда; теперь она не путалась — ведь проделала ее дважды. Ехали быстро, но все-таки, когда добрались до поляны, уже стемнело. Младший держал Гвенду и отца, а главный вытаскивал тела товарищей из кустов.
— Этот Томас неплохо дерется, если убил и Гарри, и Альфреда, — пробурчал двухцветный, осматривая мертвецов.
Гвенда поняла, что ливрейные ничего не знают о других детях. Она призналась бы, что была не одна и что одного убил Ральф, но от страха не могла говорить.
— Лэнгли почти отрезал Альфреду голову. — Старший повернулся и посмотрел на Гвенду. — А о письме они говорили?
— Не знаю! — с трудом ответила девочка. — Я закрыла глаза, мне было очень страшно; я не слышала, о чем говорили! Это правда, я бы сказала, если бы знала.
— Все равно: даже если они отняли письмо, Лэнгли потом его забрал, — сказал старший товарищу. Воин осмотрел деревья на поляне, как будто письмо могло висеть между жухлых листьев. — Наверно, оно сейчас при нем, в аббатстве, где мы до него не доберемся, — святое место.
Второй заметил:
— По крайней мере теперь сможем рассказать, как было дело, и забрать тела для христианского погребения.
Вдруг отец вырвался из рук державшего его воина и бросился по поляне. Двухцветный ринулся было за ним, но старший остановил:
— Пусти, чего его сейчас убивать?
Гвенда тихонько заплакала.
— А девчонка? — спросил младший.
Гвенда была уверена, что ее сейчас убьют. Сквозь слезы ничего не видела, а из-за рыданий не могла даже попросить пощады. Умрет и попадет в ад. Вот и все.
— Отпусти ее, — махнул рукой старший. — Меня мать родила не для того, чтобы убивать маленьких девочек.
Младший оттолкнул нищенку. Она споткнулась, упала, затем встала, вытерла глаза и побрела прочь.
— Давай беги, — крикнул вслед младший. — Тебе сегодня повезло!
Керис не могла уснуть. Встала с постели и прошла в мамину комнату. Отец сидел на табурете, неотрывно глядя на неподвижную фигуру в кровати. Глаза больной были закрыты, влажное от пота лицо блестело при свечах, она тяжело дышала. Девочка взяла белую, холодную-холодную руку, пытаясь ее отогреть, и спросила:
— Зачем у нее брали кровь?
— Считается, что болезнь иногда происходит от избытка одного из соков, и ее надеются выгнать вместе с кровью.
— Но лучше не стало.
— Нет, стало хуже.
На глазах у Керис показались слезы.
— Тогда зачем же ты разрешил им это сделать?
— Священники и монахи изучают древних философов. Они знают лучше, чем я.
— Не верю.
— Очень трудно решить, во что верить, лютик.
— Если бы я была врачом, делала бы только то, что помогает.
Эдмунд, не слушая, пристальнее всмотрелся в жену. Сунул руку под одеяло и положил ее на грудь, прямо под сердце. Его большая ладонь образовала на одеяле бугорок. Он слегка поперхнулся, затем прижал руку крепче. Несколько мгновений Суконщик не шевелился, затем закрыл глаза и, не убирая руки, стал заваливаться вперед, пока не очутился на коленях, уперевшись высоким лбом в ногу больной.
Керис поняла, что он плачет. Ничего страшнее девочка в жизни не видела; это куда хуже, чем смотреть в лесу, как убивают людей. Дети могут плакать, женщины могут плакать, могут плакать даже слабые и беспомощные мужчины, но отец не плакал никогда. У нее было такое чувство, что миру пришел конец. Нужно чем-то помочь. Суконщица положила мамину холодную неподвижную руку на одеяло, вернулась к себе и потрясла за плечо спяшую Алису.
— Вставай! — Та не двинулась. — Папа плачет.
Сестра села в кровати.
— Не может быть.
— Вставай!
Алиса слезла с кровати. Керис взяла ее за руку, и обе пошли в мамину комнату. Отец стоял, глядя на застывшее лицо на подушке, лицо его было мокрым от слез. Алиса в ужасе уставилась на него. Керис прошептала:
— Я же тебе говорила.
С другой стороны кровати стояла тетка Петронилла. Эдмунд увидел девочек, подошел к ним, обнял и притянул к себе.
— Ваша мама отлетела к ангелам. Молитесь за ее душу.
— Будьте славными девочками, — добавила Петронилла. — Отныне я буду вашей мамой.
Керис утерла слезы и посмотрела на тетку.
— Нет, не будешь.
В тот год, когда Мерфину исполнился двадцать один, на Троицу Кингсбриджский собор заливали потоки дождя. Крупные капли стучали по шиферной крыше; по водоотводам текли ручьи; в пасти горгулий пенилось и клокотало; с контрфорсов свисали дождевые завесы; вода омывала арки и колонны, обрызгивая статуи святых. Небо, огромный собор и весь город отливали всеми оттенками мокрого серого цвета.