Плодородная долина Аутен с тяжелой глинистой землей располагалась в одном дне пути из Кингсбриджа. Ее сто лет назад отписал женскому монастырю некий чудаковатый старый рыцарь, предприняв тем самым последнюю попытку получить прощение за все свои грехи. Вдоль реки Аутен в долине были разбросаны пять деревень. Оба берега и низкие холмы занимали пахотные земли.
Поля, разделенные на полосы, обрабатывало множество семей. Чума все изменила, но ни у кого не хватало соображения — а может быть, решительности — приспособить сельский труд к новым обстоятельствам. Керис придется сделать это самой. Она приблизительно знала, что требуется, а подробности решила обдумать по дороге. С ней поехала молодая сестра Джоана, лишь недавно принявшая постриг. Эта живая девушка напоминала Керис ее самое лет десять назад, но не внешне — у Джоаны были черные волосы и синие глаза, — а пытливым умом и постоянными сомнениями.
Сестры прибыли в самую большую деревню — Аутенби. Староста всей долины Уилл, большой медлительный мужчина, жил в просторном деревянном доме возле церкви, однако монахини разыскали его на самом дальнем поле, где он сеял овес. На соседней полосе, где пробивались дикая трава и сорняки, паслись овцы. Уилл Рив несколько раз в год приезжал в аббатство с оброком из деревень и Керис знал, но, увидев ее у себя, растерялся.
— Сестра Керис! — воскликнул он. — Что вас к нам привело?
— Я теперь мать Керис, Уилл, и приехала удостовериться, что земли женского монастыря возделываются как следует.
— Ах, мы делаем все, что можем, как видите, но поумирало столько народу, что это очень, очень трудно.
Старосты всегда ссылаются на трудные времена, но сейчас это правда. Настоятельница сошла с лошади.
— Пойдем, расскажешь.
В нескольких сотнях ярдов на пологом склоне холма она увидела крестьянина, пахавшего на упряжке из восьми быков. Он остановил их, с любопытством посмотрел на монахиню, и Керис подошла к нему. Пришедший в себя от изумления Уилл не отставал и говорил без умолку:
— Конечно, монахиня, даже такая, как вы, не может разбираться в посевах, но я постараюсь объяснить вам самое главное.
— Очень любезно. — Целительница привыкла, что люди типа Уилла относятся к ней снисходительно, и пришла к выводу, что лучше всего не спорить, а убаюкивать ложной уверенностью, — так можно больше узнать. — Сколько крестьян вы потеряли во время чумы?
— О, очень много.
— Сколько?
— Так, сейчас, погодите… Уильям Джонс, оба его сына, потом Ричард Плотник, его жена…
— Мне не нужны имена. — Настоятельница сдерживала раздражение. — Примерно сколько?
— Нужно подумать.
Они дошли до бычьей упряжки. Управлять восемью быками было непросто, и пахарями часто становились самые ловкие мужчины. Керис обратилась к молодому человеку:
— Сколько народу умерло во время чумы в Аутенби?
— Я бы сказал, человек двести.
Керис рассматривала пахаря. Невысок, но жилист, с косматой светлой бородой и дерзким взглядом, часто встречающимся у молодых мужчин.
— Ты кто?
— Меня зовут Гарри, моего отца звали Ричард, сестра.
— Я мать Керис. Откуда ты взял это число?
— По моим подсчетам, здесь, в Аутенби, умерло сорок два человека. В деревнях Хэм и Шортейкр дела шли так же плохо — значит, уже примерно сто двадцать. В Лонгуотер вообще никто не заболел, зато Олдчёрч вымер весь, кроме старого Роджера Бретона, — это человек восемьдесят. Всего двести.
Аббатиса повернулась к Уиллу:
— Сколько народу живет во всей долине?
— Ну, надо посчитать…
Гарри Пахарь ответил:
— До чумы было около тысячи.
Староста заныл:
— Потому мне и приходится самому засевать свою полосу, хотя это должны делать батраки. Но у меня их нет. Все умерли.
Гарри хмыкнул:
— Они просто ушли на более высокое жалованье.
Керис насторожилась:
— Вот как? А где предлагают более высокое жалованье?
— Да богатые крестьяне из соседней долины, — возмущенно ответил Уилл. — Знать испокон веков платит батракам пенни в день, но нет, нашлись такие, кто думает, будто может делать что вздумается.
— Зато, я полагаю, там все засеяно.
— По-разному, мать Керис, — увильнул Уилл.
Монахиня указала на полосу, где паслись овцы:
— А это что за земля? Почему здесь никто не пашет?
— Она принадлежала Уильяму Джонсу, — объяснил староста. — Хозяин и сыновья его умерли, а жена переехала к сестре в Ширинг.
— Вы искали новых держателей?
— Не нашел, матушка.
— На прежних условиях и не найдешь, — опять хмыкнул Гарри.
Рив гневно посмотрел на соседа, а настоятельница спросила:
— Что ты имеешь в виду?
— Понимаете, цены упали, хоть и весна, когда зерно обычно дорогое.
Аббатиса кивнула. Все знали рыночный принцип: чем меньше покупателей, тем ниже цены.
— Но люди должны как-то жить.
— Никто не хочет сеять пшеницу, ячмень и овес, но всем приходится сеять то, что велят, по крайней мере у нас в долине, поэтому желающие работать на земле уходят в другие места.
— А что в других местах?
— Все хотят делать что вздумается, — сердито проворчал Уилл.
Гарри же ответил на вопрос Керис:
— Все хотят быть свободными крестьянами, иметь возможность самим решать, что сеять, и платить оброк, а не тянуть лямку вилланов, которые обязаны раз в неделю нести повинность на барской запашке.
— И что же они хотят выращивать?
— Коноплю, лен, а то и яблоки, груши — то, что можно продать. Потом чередовать. Но в Аутенби это запрещено. — Пахарь спохватился: — Со всем почтением к монастырю, мать-настоятельница, и к Уиллу Риву, он честный человек, это все знают.
Монахиня все поняла. Старосты всегда придерживаются существующих традиций, и в хорошие времена рутинного подхода хватало, но сейчас все встало с ног на голову. Она заговорила увереннее:
— Хорошо, слушай меня внимательно, Уилл, я скажу тебе, что делать. — Рив перепугался: он-то думал, что с ним советуются, а не приказывают. — Во-первых, прекратить распахивать холмы. Глупо не использовать должным образом хорошую землю.
— Но…
— Молчи и слушай. Предложи людям акр хорошей земли в долине за акр на холмах.
— А что тогда с холмами?
— Сделайте из них пастбища, коров пониже, овец повыше. Для этого нужна-то всего пара пастушат.
— Да, но… — Староста явно хотел возразить, но не мог с ходу придумать что.