— Что ты хочешь этим сказать? Никаких монахинь?
— Да.
— И куда же им деваться?
— Женский монастырь можно перенести в другое место, он мог бы стать уединенной обителью аббатства, как Кингсбриджский колледж или братство Святого Иоанна-в-Лесу.
Все заволновались. Поднялся шум, с которым аббату не сразу удалось справиться. Раздался голос старшего врача Иосифа, умного, но гордого человека, которого Годвин остерегался.
— Как же мы управимся с госпиталем без монахинь? — Из-за плохих зубов старший брат пришепетывал, отчего казалось, что он пьяный. Но говорил при этом весьма твердо. — Они разносят лекарства, меняют повязки, кормят тяжелобольных, причесывают дряхлых стариков…
Теодорик заметил:
— Все это могут делать монахи.
— А роды? Часто женщинам трудно произвести на свет ребенка. Как же братья станут помогать им совершать подобное… действие?
Многие закивали, но Годвин, предвидевший этот вопрос, предложил:
— А если сестры переедут в старый лепрозорий?
Прокаженным в свое время отвели небольшой остров на реке к югу от города. Когда-то в нем было полно несчастных, но проказа, похоже, исчезла, и теперь там жили только двое престарелых монахов. Остроумный брат Катберт пробормотал:
— Не хотел бы я сообщить матери Сесилии о том, что ей придется поселиться в лепрозории.
Послышался смех.
— Женщинами должны править мужчины, — заметил Теодорик.
— И матерью Сесилией правит епископ Ричард, — возразил Антоний. — Ему и принимать подобные решения.
— Да не допустят этого небеса, — раздался голос казначея Симеона. Этот худой человек с продолговатым лицом выступал против любых предложений, связанных с расходами. — Мы не сможем жить без монахинь.
— Почему? — удивленно спросил Годвин.
— У нас мало денег, — быстро ответил казначей. — Когда нужно восстанавливать собор, как вы думаете, кто платит строителям? Не мы — мы не можем. Платит мать Сесилия. Она же покупает все для госпиталя, пергамент для скриптория, лошадиный корм. За все, чем братья и сестры пользуются совместно, платит настоятельница.
Годвин сник.
— Как же это возможно? Почему мы так зависим от них?
Симеон пожал плечами:
— Уже много лет благочестивые жены завещают женскому монастырю земли и другое имущество.
Но это не вся правда, ризничий был уверен. У монахов тоже немало источников доходов. Важно, как ими распоряжаться. Однако сейчас поднимать подобный вопрос нельзя, а других аргументов он найти не мог. Затих даже Теодорик. Антоний примирительно сказал:
— Ладно, крайне интересный разговор. Спасибо, брат Годвин. А теперь давайте помолимся.
Реформатор был слишком зол, чтобы молиться. Он ничего не добился и побаивался, что совершил ошибку. Когда монахи выходили, Теодорик испуганно посмотрел на собрата:
— Я не знал, что сестры дают так много денег.
— А кто ж знал, — ответил Годвин и, поймав себя на том, что с ненавистью смотрит на Теодорика, поспешил добавить: — Но ты был великолепен. Спорил с ними лучше, чем оксфордские мужи.
Теодорик расцвел.
В это время суток монахам полагалось заниматься в библиотеке или с молитвой прогуливаться по аркаде, но у Годвина имелись другие планы. За обедом и на заседании капитула его неотвязно преследовала одна мысль. Возмутитель спокойствия гнал ее, так как внимания требовали более важные вопросы, но теперь пришел к выводу, что пора проверить свою догадку о том, куда подевался браслет леди Филиппы.
Какие тайники могут быть в монастыре? Монахи спали в общем дормитории, отдельной комнатой располагал только аббат. Даже в отхожем месте братья сидели рядышком над корытом, промывающимся проточной водой из трубы. Им не дозволялось личное имущество, ни у кого не было ни шкафа, ни даже ящика. Но сегодня Годвин увидел настоящий тайник.
Ризничий поднялся в пустой дормиторий, отодвинул комод с одеялами и вынул камень. Стараясь не смотреть в отверстие, Годвин вслепую пошарил, очертив рукой круг. Нащупав справа небольшую щель, просунул туда пальцы и натолкнулся на какой-то предмет — не камень и не застывший строительный раствор. Подцепив находку пальцами, вытащил деревянный резной браслет.
Годвин поднес его к свету. Прочное дерево — может быть, дуб. Внутренняя сторона отполирована, а на внешней аккуратно вырезан замысловатый орнамент из квадратов и диагоналей. Ризничий понял, почему леди Филиппа так любит этот браслет. Монах положил его обратно, задвинул камень и вернул комод на место. Что прохвост собирается с ним делать? Может, конечно, продать за пару пенни, хотя это опасно, потому что браслет легко узнать. Но служка точно не сможет его носить.
Годвин вышел из дормитория и спустился по лестнице во дворик аркады. Он был не в настроении ни заниматься, ни молиться. Ему нужно поговорить о том, что сегодня произошло. Необходимо повидать мать. Она, разумеется, может выбранить его за провал на заседании капитула, но наверняка похвалит за епископа Ричарда. Ему очень хотелось рассказать эту историю. Сыщик и хранитель тайны отправился ее искать.
Строго говоря, это не разрешалось. Монахи не могли разгуливать по городу в свое удовольствие. Нужна причина, и формально, прежде чем выйти за территорию монастыря, они должны спрашивать разрешения аббата. Но у монахов, выполняющих определенные послушания и занимающих некоторые должности, имелись десятки таких причин. Аббатство постоянно вело дела с торговцами — покупало продукты, ткани, обувь, пергамент, свечи, садовые инструменты, лошадиный корм и прочие необходимые товары. Кроме того, оно владело землями почти всего города. А врача могли позвать к больному, который сам не в состоянии прийти в госпиталь. Так что братья на улицах встречались, и с ризничего вряд ли потребуют объяснения, что он делает за пределами монастырских стен. Тем не менее следовало соблюдать осторожность, и, выходя из аббатства, Годвин убедился, что его никто не видит. Он прошел через оживленную ярмарку по главной улице к дому дяди.
Как он и надеялся, Эдмунд и Керис ушли по делам, и, не считая слуг, Петронилла была одна.
— Вот так утешение для матери. Вижу тебя второй раз за день! Заодно и покормлю. — Она налила ему большую кружку крепкого эля и велела кухарке принести блюдо с холодной говядиной. — Как прошло заседание капитула?
Сын подробно ей рассказал, прибавив в конце:
— Я слишком поторопился.
Она кивнула:
— Мой отец всегда говорил: «Никогда не назначай встречу, если не уверен в ее исходе».
Годвин улыбнулся:
— Я это запомню.
— Ну, не важно, думаю, хуже ты не сделал.
Монах с облегчением вздохнул. Мать не рассердилась.
— Но у меня больше нет аргументов.