— Прости.
— Наверно, не стоит больше этим заниматься.
— Чем?
— Прятаться, бояться, что кто-нибудь может войти.
Девушка обиделась:
— Тебе не нравится?
— Еще как нравится! Но лучше наедине. Я теперь зарабатываю, могу купить дом.
— Ты получил-то всего одно жалованье.
— Ну да… А чего ты помрачнела? Я что-то не то сказал?
— Нет, но… зачем что-то менять?
Он растерялся.
— Я просто хочу большего. То же самое, наедине.
Керис упрямо посмотрела на него.
— Мне и так хорошо.
— Да мне тоже… Но все когда-нибудь кончается.
— Почему?
Фитцджеральд как будто с ребенком говорил.
— Потому что мы не можем всю оставшуюся жизнь жить с родителями и целоваться украдкой, когда никто не видит. Нам нужен свой дом, мы должны жить как муж и жена, спать вместе каждую ночь и заниматься этим по-настоящему, а не просто заводить друг друга; создать семью.
— Зачем?
— Не знаю зачем, — разозлился Мерфин. — Потому что жизнь так устроена, и я не собираюсь ничего тебе больше объяснять. Кажется, ты не хочешь понимать или по крайней мере делаешь вид, что не понимаешь.
— Ладно.
— Кроме того, мне нужно работать.
— Тогда иди.
Фитцджеральд растерялся. Он так переживал последние полгода, что не может жениться на Керис, и полагал, что она тоже его ждет. А теперь оказывалось, что это не так. Наоборот, обиделась на то, что он настолько в ней уверен. Неужели Керис действительно считает, что эти детские отношения могут продолжаться до бесконечности? Мерфин смотрел на возлюбленную, пытаясь прочесть ответ, но видел лишь мрачное упорство. Махнув рукой, молодой строитель вышел.
На улице Фитцджеральд помедлил. Может, вернуться и поговорить начистоту? Но, вспомнив лицо подруги, понял, что сейчас ее лучше не трогать. По дороге к церкви Святого Марка он все думал, как же получилось, что так плохо кончился замечательный день.
Годвин готовил Кингсбриджский собор к большой свадьбе. Храм должен предстать во всем великолепии. Помимо графа Монмаута и графа Ширинга, съедутся бароны и сотни рыцарей. Нужно заменить треснувшие каменные плиты, осыпающуюся лепнину, замазать выщербленные камни, побелить стены и все выдраить.
— И закончить работы в южном приделе, — говорил Годвин Элфрику, когда они обходили собор.
— Не уверен, что это возможно…
— Как хотите, но на такой важной свадьбе в алтаре лесов быть не должно. — Ризничий увидел Филемона, который энергично махал ему из дверей южного рукава трансепта. — Простите.
— У меня людей не хватит! — крикнул ему вдогонку Элфрик.
— Нечего ими разбрасываться, — бросил Годвин через плечо.
Филемон взволнованно шепнул:
— Монах Мёрдоу рвется к графу.
— Замечательно!
Накануне Петронилла ходила к монаху, и утром заговорщик велел Филемону посматривать в госпитале, когда появится Мёрдоу. Он так и думал, что тот придет пораньше. Ризничий быстро пошел в госпиталь, служка — следом. Годвин с облегчением вздохнул, увидев дожидающегося аудиенции бродячего проповедника в просторном помещении на первом этаже. Толстяк прихорошился: вымыл лицо, руки, расчесал волосы, обрамляющие тонзуру, почистил рясу. Он, конечно, не тянул на аббата, но вполне мог сойти за монаха.
Не поздоровавшись, Годвин поднялся по лестнице. У дверей графа дежурил брат Мерфина Ральф — красавец, если не считать недавно сломанного носа. Но у всех сквайров поломанные носы.
— Привет, Ральф, — доброжелательно поздоровался ризничий. — Что у тебя с носом?
— Подрался с одним крестьянским уродом.
— Нужно подровнять. Мёрдоу уже приходил?
— Да. Просили подождать.
— А кто у графа?
— Леди Филиппа и писарь, отец Джером.
— Спроси, примет ли он меня.
— Леди Филиппа не рекомендует графу никого принимать.
Годвин заговорщически подмигнул Ральфу:
— Но ведь она всего лишь женщина.
Ральф усмехнулся в ответ, приоткрыл дверь и, просунув голову, провозгласил:
— Брат Годвин, ризничий.
Через какое-то время в коридор, закрыв за собой дверь, вышла леди Филиппа.
— Я ведь говорила тебе: никаких посетителей, — сердито сказала она. — Графу Роланду нужен покой.
— Знаю, миледи, но брат Годвин не стал бы без необходимости тревожить графа.
Что-то в голосе Ральфа заставило монаха пристальнее всмотреться в него. Сквайр заметил, как красива Филиппа. На ней было темно-красное платье с поясом, тонкое сукно плотно облегало грудь и бедра. Супруга сэра Уильяма похожа на статую Искушения, подумал честолюбец и еще раз сказал себе, что нужно найти способ избавиться от женщин в монастыре. Сквайр, влюбленный в замужнюю женщину, — уже скверно, но для монаха это катастрофа.
— Сожалею, что вынужден побеспокоить графа, — извинился церковник, — но внизу его ждет странствующий монах.
— Я знаю, Мёрдоу. Его дело настолько неотложно?
— Вовсе нет. Но я обязан предупредить графа, о чем он хочет с ним поговорить.
— Так вам это известно?
— Думаю, да.
— Что ж, тогда вам лучше присутствовать при встрече.
Годвин сделал вид, что ему неловко:
— Но…
Филиппа обратила взгляд на Ральфа:
— Попроси, пожалуйста, монаха подняться.
Сквайр сходил за Мердоу, и Филиппа провела посетителей к графу. Как и в прошлый раз, Ширинг расположился в постели в верхней одежде, однако на сей раз сидел, поместив перевязанную голову на перьевые подушки.
— Что это? — как всегда ворчливо, спросил граф. — Заседание капитула? Что нужно этим братьям?
Впервые после крушения моста Годвин видел его анфас и пришел в ужас: правая сторона лица была парализована, веко безвольно опущено, щека неподвижна, рот обвис. Особенно пугало, что левая сторона при этом активно двигалась. Когда Роланд говорил, левая часть лба хмурилась, широко открытый левый глаз властно сверкал, и он четко артикулировал левой половиной рта. В ризничем проснулся врач. Он знал, что раны головы могут иметь непредсказуемые последствия, но о таком никогда не слышал.
— Не пяльтесь так на меня, — нетерпеливо рявкнул граф. — Вы похожи на коров, высунувшихся из-за ограды. Приступайте к делу.
Годвин собрался. Ближайшие несколько минут нужно вести себя очень осторожно. Он понимал, что Роланд откажет Мёрдоу, но нужно добиться, чтобы граф запомнил странствующего монаха как возможную альтернативу Савлу Белой Голове. Поэтому задача состоит в неявной поддержке Мёрдоу. И действовать надо методом от противного. Возражая против кандидатуры Мёрдоу, нужно дать Роланду понять, что Мёрдоу независим от монахов, ведь граф хочет собственного, карманного аббата. Но слишком бурно возражать тоже нельзя: граф не должен понять, что у выдвиженца нет шансов. Очень сложная игра. Первым заговорил бродячий проповедник. Зычным голосом он произнес заранее составленную фразу: