— Я так и поняла.
Она нагнулась и оглядела пол. Ничего, кроме пыли. Внезапно она остановилась: по полу сновали туда-сюда какие-то черные жуки. Что это? Здоровенные, отвратительные твари…
— Скарабеусы, — кратко пояснил Лициний, увидев причину ее испуга. — Тараканы. Эти старые дома кишат ими.
Фидельма вскочила на ноги в омерзении, но вдруг увидела, что из-под кровати что-то торчит. Она наклонилась, стараясь не замечать бегающих по полу тараканов. Это был обрывок папируса — совсем непохожий на пергамент, — грязный, затоптанный, почти неразличимый на фоне пола.
Она взяла огарок свечи и внимательно рассмотрела находку.
Клочок был не больше нескольких дюймов, явно оторванный от большего листа. На нем виднелись какие-то странные письмена, которых она не могла разобрать. Это были не греческие и не латинские буквы, не было это и знаками Огама, старинного алфавита ее родины.
С натянутой улыбкой она вручила его помертвевшему Лицинию.
— Вы понимаете что-нибудь в этих знаках? Можно понять, что это такое?
Фурий Лициний внимательно рассмотрел обрывок папируса и покачал головой.
— Я никогда не видел таких букв, — медленно произнес он. Но, не желая вновь потерять лица перед этой женщиной, добавил: — А разве это имеет какое-то значение?
— Кто знает? — Фидельма пожала плечами и убрала клочок папируса в свой марсупий. — Посмотрим. Но вы были правы, Фурий Лициний: в этой комнате действительно ничего нет, что бы могло нам быть полезно прямо сейчас.
На лестнице послышались шаги. Улыбающийся Эадульф принес множество предметов.
— Найти все получилось, увы, не сразу. По крайней мере, я думаю, что это все. Мы пришли очень вовремя, эта добрая женщина еще не успела ничего продать, — усмехнулся он.
Он по одному выложил предметы на кровать: ниточка четок; распятие червонного ирландского золота, не очень искусно сделанное, но все же ценное; кошелек-crumena, совершенно пустой; несколько реликвий, вероятно, купленных в катакомбах, и два маленьких Евангелия, — от Матфея и от Луки.
— Хороша плата за месяц, а? — ехидно усмехнулся Фурий Лициний. — На это можно жить в такой дыре месяца три, если не больше. Если не считать тех денег, что были в крумене.
Фидельма внимательно рассматривала оба Евангелия, перелистывая страницу за страницей, словно что-то ища. Они были на греческом, но не очень хорошо сшиты. Между страницами ничего не было. Закончив свой осмотр, она со вздохом отложила их.
— Ничего не нашли?
Фидельма покачала головой, решив, что он спрашивает про Евангелия.
— А тайники?
Она поняла, что он имеет в виду поиски в самой комнате.
Фурий Лициний снисходительно улыбнулся.
— Декурион Марк Нарсес уже обыскал все возможные места, где можно было что-нибудь спрятать.
— И все же… — Эадульф улыбнулся в ответ и принялся медленно и внимательно осматривать стены, аккуратно постукивая по ним костяшками пальцев и прислушиваясь к звуку. Они ждали, пока он прослушивал все стены, и наконец повернулся к ним с растерянной улыбкой.
— Декурион Марк Нарсес был прав, — он ухмыльнулся Лицинию. — Здесь нет места, где Ронан Рагаллах мог спрятать сокровища из Вигхардова сундука.
Фидельма собрала принесенные Эадульфом вещи, сняла со стены саккулюс и положила их туда.
— Мы возьмем это с собой в целях сохранности, Фурий Лициний. Можете сказать женщине, что, как только разбирательство будет закончено, мы вернем ей эти вещи в счет неуплаты. Только дьякон Биэда должен будет лично явиться за ними и сообщить, сколько стоит его комната.
Молодой тессерарий одобрительно улыбнулся.
— Будет сделано, как вы сказали, сестра.
— Хорошо. Я надеялась до ужина успеть поговорить с братом Себби и потом, если получится, еще и с настоятельницей Вульфрун и Эафой. Но боюсь, уже поздно.
— А не имеет ли смысл сейчас узнать побольше о Ронане Рагаллахе? — спросил Эадульф. — Мы сосредоточились на приближенных к Вигхарду людях, а между тем почти ничего не знаем о самом подозреваемом.
— Но поскольку Ронан Рагаллах бежал из своего заключения, узнать о нем что-либо теперь непросто, — сухо ответила Фидельма.
— Нет, я не имел в виду допрашивать Ронана. Я подумал, что, может быть, пришла пора посмотреть место, где он работал, и расспросить его товарищей.
Фидельма поняла, что Эадульф прав: она упустила это из виду.
— Он служил в Munera Peregrinitatis — Палате Чужеземцев, — вставил Лициний.
Фидельма внутренне укоряла себя за то, что не догадалась сходить на место работы Ронана раньше.
— Тогда, — сказала она ровным тоном, — теперь нам нужно любой ценой осмотреть Палату Чужеземцев.
В комнате, предоставленной военным комендантом, Эадульф выложил перед собою глиняные таблички и стилус и принялся записывать все самое важное из разговора с настоятелем Путтоком и Эанредом. Когда они возвратились во дворец, то узнали, что та часть Палаты Чужеземцев, где Ронан Рагаллах служил скриптором, закрыта, и его начальник ушел на кену — ужин.
Фидельма с раздражением обнаружила, что никто не распорядился предоставить им самим ужин в главной трапезной дворца, так что пришлось послать Фурия Лициния добыть им какой-нибудь еды и питья, а они тем временем вернулись в свою комнату. Эадульф занялся записями, а Фидельма вынула из сумки вещи, взятые на постоялом дворе, и разложила в комнате. Затем она вернулась за стол, села, положила перед собою два предмета и стала с интересом рассматривать их. Лоскут мешковины, зацепившийся за дверь Эанреда, и кусочек папируса.
Эадульф оторвался от табличек, поднял на нее глаза и, нахмурившись, спросил:
— Что это такое?
— Если бы я знала, — честно ответила Фидельма. — Может, они вообще не имеют никакого отношения к этому делу.
— А, мешковина. — Эадульф улыбнулся, узнав ее. — А второе что?
Фидельма решила извиниться:
— Прости, я забыла тебе сказать. Кусочек папируса, найден на полу в комнате Ронана. Я пока не могу ничего о нем сказать.
Она протянула его Эадульфу.
— На нем что-то написано, — заметил он.
— Странные значки, — со вздохом сказала Фидельма. — Не имею представления, что это такое.
Эадульф широко улыбнулся.
— Очень просто. Это язык арабов. Тех, что следуют пророку Магомету.
Фидельма глядела на него, онемев от изумления.
— Откуда ты это знаешь? — спросила она. — Может быть, ты еще и знаешь этот язык?
Лицо Эадульфа выражало самодовольство.
— Нет, этого я не могу сказать. Увы. Не буду тебя обманывать. Но мне приходилось видеть такие письмена, когда я жил здесь прежде. Их ни с чем не перепутаешь. Может быть, это написано на другом языке, но теми же буквами, и могу сказать одно: алфавит, скорее всего, арабский.