Потому что нет ничего глупее, чем убеждать лингийца в превосходстве адигенов.
А потому Помпилио лишь проворчал в ответ что-то неразборчивое, и Нестор, улыбнувшись, продолжил:
— Когда я узнал, что этот кретин Генрих оскорбил Компанию, не заручившись поддержкой Ожерелья, я понял, что должен спасать Заграту. Потому что я — адиген и не собираюсь отдавать галанитам свою землю. Я сказал баронам, что представляю весь юг, что мы терпеть не можем Генриха и хотим установить собственную власть. Я сдал им изобретение, которое вынашивал десять лет. Я убедил их в своей лояльности и нарушил слово, которое моя семья дала предкам Генриха. Я всё это сделал, Помпилио, — да! Потому что не собираюсь допускать на Заграте той вакханалии, что творилась вчера в Альбурге. И еще я не позволю Компании превратить мой мир в безгласную и нищую планету, как они поступили с Дунбегой и Кумрой! Я не позволю, потому что знаю, что нужно Заграте!
На несколько секунд в эфире повисла тишина.
Эмоциональная речь Нестора не оставила Помпилио равнодушным, более того, он предполагал услышать нечто подобное, а потому был не особенно удивлен. Он просто не знал, что сказать, поскольку пока еще — пока! — они находились по разную сторону баррикад.
— Кстати, кузен, спасибо, что обезглавил Трудовую партию, — продолжил, после паузы, Нестор. — Мне докладывают, что в Альбурге царит замешательство.
— Насколько я понимаю, долго оно не продлится, — хмыкнул Помпилио.
— Я направил в столицу бронепоезд и девять пехотных полков. За ними следует эшелон с оставшимися в строю бронетягами и моими наемниками.
— Ты доверился Махони?
— Ни у него, ни у его людей нет никакого желания воевать со мной.
— Я их понимаю.
— Спасибо. — Нестор помолчал. — Но есть пятнышко, которое портит до блеска отполированную кирасу. — Еще одна пауза. — Понимаешь, о чем я?
Маленькое ржавое пятнышко, ценою в жизнь.
— Тебе жаль, что трудовики не решили проблему наследников, — негромко произнес Помпилио.
— Я понимал, что толку от этих горлопанов мало, но всё равно надеялся.
— Я не отдам детей.
— Пообещал Генриху присмотреть за ними?
— Да.
— Как видишь, я не в обиде, — вздохнул Гуда. — Но ты ведь понимаешь, что я жду тебя в точке перехода?
— Понимаю.
— Мы будем драться, Помпилио. Мы с тобой.
— Мы адигены, Нестор, — улыбнулся лингиец. — Нам приходилось драться и ради меньшего.
— Согласен. — Гуда вновь помолчал. — Если выживешь, пообедаем как-нибудь?
— Почему нет? — пожал плечами Помпилио и отключил связь.
* * *
«Судя по всему, налет на площадь Святого Альстера Дорофеев серьезной операцией не считал. Ты сказал, что всё ограничилось объявлением боевой тревоги и прогулкой в машинное отделение. Но тебе всегда везет.
А вот мне пришлось пережить все прелести подготовки к сражению. И, клянусь Гермесом, никто не делал скидку на то, что я новичок.
Закончив с патронташами, я отправился в каюту, чтобы пару часиков вздремнуть — недосып не лучший фон для плодотворной работы, — но в коридоре столкнулся с Валентином и получил от него перечень срочных дел. „Вы впервые идете в бой, синьор Мерса, так что я составил для вас шпаргалку. К следующему разу потрудитесь выучить ее наизусть“.
Видел бы ты его ухмылку, Олли! Не человек, а сгусток презрительного высокомерия!
Он составил для меня шпаргалку!
Скотина!
В итоге вместо отдыха я проверял огнетушители, ремонтные комплекты, кислородные баллоны, баллоны с гелием… Тридцать семь пунктов, Олли! Хороша шпаргалка, да? На три листа!
Пожалуйста, при случае сделай Валентину какую-нибудь гадость…»
Из дневника Андреаса О. Мерсы alh. d.
«Энди! Когда ты злишься, ты такой прикольный!»
Из дневника Оливера А. Мерсы alh. d.
* * *
— Да, Помпилио, адигенам частенько приходилось сражаться по дурацким причинам, — вздохнул Нестор, отключая связь. — Жаль, что мы сцепились из-за детей — их кровь ты мне никогда не простишь.
Он посидел в кресле, бездумно разглядывая мерно гудящую радиостанцию, повертел в руке микрофон — словно впервые его увидел, — прикоснулся к паре ламп, хмыкнул и громко произнес:
— Входи!
Дверь немедленно отворилась, и в рубку бочком проник вихрастый очкарик, одетый в мешковатую униформу техника. Официально он числился вторым радистом «Длани справедливости», но занимался не только связью. Точнее — совсем не связью.
— Как твои успехи?
— Прибор нуждается в совершенствовании, адир, но он работает! — с воодушевлением ответил очкарик. — Всё получилось именно так, как я предсказывал: я послал радиосигнал, он отразился от цеппеля, вернулся, и я…
— Где «Амуш»? — прервал энтузиаста Гуда.
— Кто?
Нестор вздохнул, но уточнил:
— Цеппель, за которым я поручил тебе следить. Где он?
Он с пониманием относился к талантливым изобретателям.
— А-а… «Амуш»… — Очкарик запустил пятерню в черные вихры. — Десять минут назад он был в сотне лиг от нас, адир. Я даю слово, что…
— Азимут?
— Он идет с севера.
Гуда покачал головой и с улыбкой пообещал:
— Если «Пытливый амуш» действительно придет с севера, у тебя будет столько денег на продолжение исследований, сколько тебе понадобится.
— Почему ты нас не бросила?
Как ни странно, но этот простой и, в общем-то, естественный вопрос до сих пор не был задан. Во дворце Лилиан оказалась минут за пять до появления бунтовщиков. Успела лишь приободрить принцев, сказать, что будет с ними до конца, и отправилась в тронный зал. Последующие события к разговорам также не располагали: перестрелка, бегство, раскачивающаяся в небе корзина… Оказавшись на «Амуше», Генрих-младший погрузился в размышления: вновь и вновь вспоминал только что пережитое приключение, вспоминал последние часы перед ним и последние дни. Вспоминал бунт. Думал об отце. И только теперь, когда Густав и Георг уснули на диване кают-компании — покидать Лилиан они категорически отказались, — Генрих задал вопрос:
— Почему ты нас не бросила?
— Я спрашиваю себя об этом с того самого момента, как телохранители отказались сопровождать меня во дворец, — усмехнулась девушка.
Она шептала: «Почему?», но продолжала идти по обезумевшим столичным улицам, пряталась от одичавших загратийцев в подворотнях, закрывала руками рот, чтобы не вскрикнуть от страха, проклинала всё на свете, вновь спрашивала: «Почему?» и продолжала идти. Она не искала ответ, потому что пока его не было — была злость. А злость на себя не позволяла ей сдаться. Потому что любой четкий и логичный ответ отправил бы ее в противоположном направлении — в сферопорт.