– Гадость, отрава, виноградный сок. Водки хочу. Нашей, на смородиновых почках. Можно перцовой или, на худой конец, калганной. И не под трюфели эти поганые – под рыжики. Не свинья ведь чай.
Выругался матерно, кулачком ударил по столу, хотел было пустить слезу, но Мадлена не дала – тряхнула за плечо, стала что-то тихо лопотать на французском. И без перевода ясно, о чем – не мякни, не мякни, не мякни. Потом дружески щипнула за щеку, вздохнула тяжело и повернулась к Бурову.
– Не обращайте, князь, внимания, обыкновенная семейная сцена. Брат устал. К тому же выпил. Чего не наболтаешь с пьяных-то глаз.
Молодец девка, пьет на равных и головы не теряет. Такая небось не посрамит семейной чести. Без особой надобности.
– Да, да, князь, извините, что-то я нынче в миноре, – Луи сразу протрезвел, улыбнулся одними губами, криво и жалко. – Это, видимо, черная ипохондрия, проистекающая от беспокойств с пищеварением. Надо бы основательно полечить печень.
“Не ипохондрия у тебя, а кишка тонка. И не лечить тебя надо, а экстренно эвакуировать”, – Буров понимающе кивнул и с невозмутимым видом допил свой кофе.
– Меньше всего на свете, господа, меня интересуют семейные сцены. – Промокнул губы батистовой салфеткой, улыбнулся и демонстративно глянул на часы. – А что, господа, не пора ли нам ужинать?
Все правильно, бланманже, засахаренные мирабели и штрудель с марципанами и цукатами не еда. Так, баловство.
Ужинали в том же составе в Розовой гостиной, при свечах. Средний брат, беспокоя свое пищеварение, ел много, Буров – с аппетитом, Мадлена вяло, с разбором, выбирая все самое острое, перченое, возбуждающее жажду. Лаура Ватто набрехала, на ужин не пришла. А зря. Фрикассе из кролика было восхитительным, салат из крутых яиц с оливковым маслом и винным соусом – выше всяких похвал, разговор, касающийся добродетельной актрисы Сильвии, сожительствующей, по слухам, с венецианским проходимцем Казановой, – легким, ничего не значащим. Время пролетело незаметно.
– Надеюсь, вы не забыли, князь, что вас еще ждет французский? Это самое подходящее занятие на ночь.
После кофе с мороженым и взбитыми сливками Мадлена поднялась, приказала лакею принести князю в комнату все необходимое и снова заставила Бурова гундосить, выводить каракули и изводиться от ощущения рядом женского, сказочно благоухающего тела. Длилась эта пытка часа два. В гестапо бы ей, к папе Мюллеру, далеко бы пошла. Или в инквизицию. Еще не поздно, отцы доминиканцы пока при делах.
Наконец танталовы муки Бурова закончились.
– Ну все, хватит на сегодня. – Мадлена поднялась, коротко зевнула. – А вы примерный ученик, князь. И хорошо воспитаны.
Она лукаво воззрилась на Бурова, с юмором изогнула бровь и тут же, не задерживая взгляда, указала на стол, где хрустальная чернильница, книги и стаканчик с перьями соседствовали с песочницей из бронзы.
– Пусть это все побудет здесь до завтра, чтобы не таскать попусту туда-сюда. И вы уж будьте так любезны, князь, не запирайте дверь на ночь. Мало ли кому взбредет в голову написать что-нибудь чувствительное, – сразу перестав улыбаться, многозначительно кивнула и с видом манящим и таинственным выскользнула в коридор. Только прошуршала атласная, благодаря панье <Широкий каркас из китового уса.>напоминающая колокол юбка да всколыхнулось благовонное, кружащее, как вино, мужские головы облако. Какой там французский, какие там глаголы…
– Трам-пам-пам, если женщина просит… – возликовал в душе Буров, но особо не обольщался, прекрасно понимая, что движут Мадленой не личные симпатии, а служебный долг. Не роковая страсть – шпионская. А как иначе-то? В резидентуре посторонний, и за ним нужен глаз да глаз, и днем, и ночью. Необходимо ни на миг не выпускать его из поля зрения, присматриваться к нему, прислушиваться, анализировать поступки, поведение, проверять на вшивость, давить на психику, заставлять не думать об осторожности. Как говорится, ни минуты покоя. Но все тонко, ненавязчиво, с обходительными улыбочками. Что в Восточной гостиной, что в зале для фехтования, что на тенистой аллейке или в кофейном домике. А уж на постельке-то, охваченный любовным жаром, каждый человек виден как на ладони, бери его, словно токующего глухаря, голыми руками.
Так что головы особо не теряя, Буров усмехнулся про себя да и двинул не спеша предаваться водным процедурам – мокнуть с головой в огромном чане, драить тело скользкой от орехового мыла губкой, чистить зубы мерзким, ароматизированным мятой мелом. А сам все думал, думал, думал, анализировал события дней минувших.
Итак, что мы имеем. Есть его сиятельство граф Орлов-Чесменский, прибывший в Париж инкогнито по делу. Который очень не по нраву красавцу Скапену, упорно не желающему открывать свою смазливую рожу. Срисованную волею случая Буровым. Да еще им же и отрихтованную. И что же из всего этого следует? А ничего хорошего. Буров будет крайним, пока один владеет информацией, – Скапен попытается избавиться от него. Причем то, что он человек реальный и опасный, не вызывает никаких сомнений. А с другой стороны, совершенно непонятно, почему надо ждать приезда Аргунова, чтобы сделать фоторобот Скапена. Пока туда, пока обратно. А самолеты, между прочим, еще не летают. Нет бы привлечь какого-нибудь художника из местных, сделать пару-тройку набросков да и устроить облаву – Париж такой маленький город, наверняка Скапен где-нибудь да засветится.
Впрочем, постой-постой… Почему это неясно?.. Очень даже понятно, если Бурова держать за живца. И предположить, что в резидентуре информатор, регулярно освещающий Скапену положение дел. Очень даже обычное явление, этакий Штирлиц в бункере у Бормана. А потом, не следует игнорировать и наличие третьей силы, которая наверняка попытается Аргунова подменить и заслать в резидентуру своего человека, с тем чтобы выйти на Скапена, упорно хранящего инкогнито. И вот с этим-то фальшивым Аргуновым потом совсем не грех повозиться, и тогда легче будет добраться до той самой третьей силы, если, конечно, предположения о ее существовании верны… А кроме всего прочего, ни у маркиза-резидента, ни у Орлова-куратора нет ни малейшей уверенности в Бурове. Кто он, откуда, зачем. И может, на рисунке с его подачи будет изображен не Скапен, а Фридрих Энгельс с бородой Маркса и лысиной Ленина. Куда вернее держать его втемную на коротком поводке в качестве наживки… И ждать, когда объявится Скапен… Или наоборот самим засветить в случае необходимости. Да, вот такой змеиный клубок, сплошные шпионские страсти-мордасти… И какое же резюме? Да самое очевидное – надо рвать когти. Пока красавец в маске не пронюхал о местонахождении свидетеля и не расстарался с ядом, кинжалом или мушкетной пулей. Мало ли способов угробить человека. Особенно для того, кто упорно не желает, чтобы его знали в лицо.
“Да, да, надо сваливать, – Буров вытерся батистовой, нежной, словно руки женщины, простыней, облачился в шелковый, благоухающий мускусом халат, подмигнул себе, любимому, в запотевшем зеркале, – но только не сейчас, не сейчас”. А сам непроизвольно вспомнил Мадлену – ее роскошный бюст, сахарные плечи, осиную, затянутую в корсет талию. Только вот улыбалась она почему-то как Лаура Ватто. Так же иронично, загадочно и непредсказуемо. Подобно сфинксу. С чего бы это?