Бодлерам не хотелось сидеть под замком в тесной каморке, под каким бы предлогом их туда ни заперли, и к тому же они не понимали, почему Граф Олаф рассмеялся при известии о том, что его будет судить Верховный Суд. Но сироты понимали, что спорить с толпой напрасно (здесь это слово означает «может навлечь на них новые бедствия»), и молча шагнули в кладовку. Джером и судья Штраус помахали им на прощание, а мистер По кашлянул, и то ли Франк, то ли Эрнест подошёл к двери запереть её. При виде управляющего дети вдруг подумали не о Дьюи, а об оставшихся его родственниках, вспомнив, как сами Вайолет, Клаус и Солнышко получили ужасное известие на Брайни-Бич и превратились в оставшихся родственников своих родителей.

— Простите нас, — сказала Солнышко, и управляющий поглядел на младшую Бодлер сверху вниз и моргнул.

Возможно, это был Франк, и он решил, будто Бодлеры совершили что-то скверное, а возможно, это был Эрнест, и он решил, будто Бодлеры совершили что-то благородное, но так или иначе сиротам показалось, что управляющий удивился, услышав, как они просят прощения. На миг он замер, а затем еле заметно кивнул, но потом он запер дверь, и Бодлеры остались одни. Дверь 121-го номера оказалась на удивление толстой, и хотя под дверью отчётливо виднелась полоса света из вестибюля, гул толпы превратился в еле различимое жужжание, как будто поблизости вился пчелиный рой или работала какая-то машина. Сироты рухнули на пол, окончательно вымотавшись после тяжёлого дня и ужасной, ужасной ночи. Они сняли обувь и прижались друг к другу, стараясь устроиться поудобнее и послушать, как жужжит в вестибюле возбуждённая толпа.

— Что с нами будет? — спросила Вайолет.

— Не знаю, — ответил Клаус.

— Наверное, Клаус, надо было послушаться тебя и бежать, — сказала Вайолет.

— Наверное, теперь негодяев наконец отдадут в руки закона, — сказал средний Бодлер.

— Олафа или нас? — спросила Солнышко.

Разумеется, Солнышко хотела спросить, кто будет тот негодяй, которого отдадут в руки закона — Олаф или три Бодлера, — однако брат и сестра ничего не сказали. Вместо ответа старшая Бодлер наклонилась и поцеловала сестру в макушку, а Клаус наклонился и поцеловал в макушку Вайолет, а Солнышко повернулась сначала направо, а потом налево и поцеловала обоих. Если бы вы находились в вестибюле отеля «Развязка», вы бы не расслышали ни звука из-за толстой двери 121-го номера, но Бодлеры закончили разговор тяжким прерывистым вздохом и ещё теснее прижались друг к другу в крошечной каморке. А вот если бы вы были по другую сторону двери и сами прижались к ней, вы бы услышали тихие-тихие всхлипы — это бодлеровские сироты плакали, пока не уснули, не зная, что ответить на Солнышкин вопрос.

Глава одиннадцатая

Старинная пословица, созданная ещё до раскола, гласит, что широкой публике нельзя присутствовать при процессе изготовления сосисок и законов. В этом есть свой смысл, так как для изготовления сосисок берут различные части всевозможных животных и придают им такую форму, чтобы не стыдно было подать к завтраку, для изготовления законов берут различные части всевозможных мыслей и придают им такую форму, чтобы не стыдно было подать к завтраку, а широкая публика предпочитает за завтраком поглощать пищу и читать газеты и не иметь отношения ни к каким процессам.

Подобно большинству судов, Верховный Суд не был задействован в процессе изготовления законов, однако имел отношение к их толкованию, а это дело такое же непостижимое и запутанное, как и процесс их изготовления, и не предназначенное для посторонних глаз в той же степени, что и толкование колбасы. Если бы вам пришлось отложить эту книгу и отправиться к тому пруду, который теперь не отражает ничего, кроме небес и обгорелых балок, и если бы вам удалось найти потайной ход, который ведёт к подводному каталогу, который спустя столько лет все ещё цел и невредим, то вы смогли бы прочитать отчёт о крайне неудачной попытке толкования сосисок, которая привела к уничтожению важнейшего батискафа, и все потому, что я решил, будто сосиски на блюде выложены в виде буквы Е, но официант выкладывал их в виде буквы Ш, а также и отчёт о крайне неудачной попытке толкования закона, ради которого не стоило предпринимать столь далёкое путешествие, достаточно было прочитать оставшиеся главы этой книги. Если же у вас есть хоть малая толика здравого смысла, вы поняли бы, что нужно изо всех сил зажмуриться и не смотреть на подобные толкования, так как читать о них слишком страшно. Пока Вайолет, Клаус и Солнышко маялись за толстой дверью, что здесь означает «Пытались поспать урывками в 121-м номере, больше похожем на кладовку», — были сделаны все приготовления для заседания суда, во время которого три судьи Верховного Суда должны были истолковать законы и вынести решение о благородстве и коварстве Графа Олафа и Бодлеров, однако, когда детей разбудили резким стуком в дверь, они с удивлением узнали, что процесс толкования им видеть не положено.

— Держите повязки, — сказал один из управляющих, и сироты решили, что это Эрнест, поскольку он даже не пожелал им доброго утра.

— Зачем? — спросила Вайолет.

— На заседаниях Верховного Суда всем завязывают глаза, кроме, конечно, судей, — ответил управляющий. — Разве вы не слышали выражения «слепое правосудие»?

— Слышали, — кивнул Клаус, — но я думал, это значит, что правосудие должно быть честным и беспристрастным.

— По решению Верховного Суда это выражение следует понимать буквально, — сказал управляющий, — поэтому всем, кроме судей, ещё до начала заседания нужно завязать глаза.

— Чушики, — сказала Солнышко. Она имела в виду «Кажется, буквальное значение лишено смысла», однако её брат и сестра сочли за лучшее не переводить её реплику.

— Ещё я принёс вам чаю, — сказал управляющий и поставил перед детьми поднос с чайником и тремя чашками. — Я решил, что это подкрепит вас перед заседанием.

Управляющий имел в виду, что несколько глотков чаю дадут детям силы, столь необходимые для тяжких испытаний, и дети решили, что это, наверное, Франк, раз он оказал им подобную любезность.

— Вы так добры, — сказала Вайолет.

— Извините, что без сахара, — сказал управляющий.

— Ничего-ничего, — сказал Клаус и, быстро перелистав записную книжку, нашёл запись разговора с Кит Сникет. — «Чай должен быть горьким, словно полынь, и острым, словно шпага», — прочитал он.

Управляющий коротко и непостижимо улыбнулся Клаусу.

— Пейте чай, — сказал он. — Через несколько минут я зайду забрать вас на заседание.

Франк, если, конечно, не Эрнест, закрыл дверь и оставил Бодлеров одних.

— Почему ты процитировал слова Кит про чай? — спросила Вайолет.