Мама с оскорбленным видом передала Нине трубку и ушла на кухню. Отец сложил газету и побрел за ней. Они не хотели в очередной раз наблюдать дочкино унижение, не могли снова видеть, как на ее лице расцветет эта глупая, счастливая, покорная улыбка…
– Честное слово, я бы легче пережила, если бы ты принесла в подоле, чем видеть, как пластаешься перед этой маленькой бездушной змейкой, – с неожиданной, совершенно не свойственной ей грубостью как-то сказала мама, но эти слова, разумеется, просвистели мимо Нининых ушей.
– Нинок, это ты? Привет, как жизнь? – протараторила на одном дыхании Инна и, не дожидаясь ответа, выпалила: – Знаешь, я ведь звоню проститься.
– То есть? – изумилась Нина. – Ты куда-то едешь?
– Уезжаю. Нинок, я уезжаю! Навсегда! С мужем!
– С ке-ем?
– Ой, Нинок, – не то вздохнула, не то всхлипнула Инна. – Тут такое… Я люблю его, люблю! – В ее голосе отчетливо зазвенели слезы. – Прости, извини, я должна была раньше сказать, но надо было решать немедленно. Нинок, у нас поезд через двадцать минут, я уже с вокзала… – Она не договаривала слов. – Ты моей тетушке позвони потом, скажи, что я уехала, но ей напишу, и тебе напишу, все объясню. Нинок, я бы никогда не поверила, что такое бывает!
Сбивчивая речь оборвалась истерическим смешком, словно Инна вдруг устыдилась этого своего задыхающегося, набрякшего слезами голоса, этой почти бесстыдной, такой не свойственной ей откровенности, и какое-то время Нина слышала только, как в висках стучит ее собственная кровь, а потом Инна вдруг пропела, отчаянно фальшивя:
– Вот и все, я звоню вам с вокзала, я спешу, извините меня!
И бросила трубку.
Еще мгновение Нина стояла, тупо глядя на телефон. Потом, ахнув, сорвалась с места – и вылетела за дверь, чисто автоматически успев сорвать с гвоздя куртку. Она была в халате и в тапочках, но заметила это только в маршрутке, когда народ начал очень уж откровенно пялиться. Еще хорошо, что тапочки были не шлепанцами без задников, а то она потеряла бы их, пока летела от дома к остановке.
И что? Ну, потеряла бы! И дальше побежала бы босая. В ту минуту ее ничто не могло остановить.
Из-за позднего времени улицы были пусты, и маршрутка домчалась до вокзала в рекордный срок: за пятнадцать минут вместо обычного получаса. Единственный состав, «Ярмарка» в Москву, стоял у первой платформы, да еще где-то на задних путях с Кировской стороны маячила полупустая электричка.
Нина заметалась по платформе, пытаясь заглянуть в один вагон, в другой… Вдруг ей почудилось, что впереди мелькнула точеная Иннина фигурка, сверкнули в тусклом свете, падавшем из занавешенного окошка, ее лоснящиеся, тугие кудри. Со всех ног она бросилась туда, но в это время грянуло из репродукторов «Прощание славянки» – и Нина увидела только красные огоньки последнего вагона.
Уехала… Инна уехала! С кем, куда?!
У Нины подкосились ноги, она качнулась – да так и села бы на мокрый, политый недавним дождем перрон, если бы ее не поддержала под локоть невысокая толстушка с пышно взбитыми волосами, остро, сладко пахнущими лаком.
– Да ладно тебе! – сказала она густым голосом, и запах перегара мгновенно заглушил навязчивый аромат лака. – Ни один мужик не стоит того, чтобы из-за него вот так мучиться.
– Что? – тихо спросила Нина.
– Что слышала. Я ведь видела, как ты металась. Уехал, да? Все они сволочи. – Она невесело усмехнулась. – Прописная истина! Но каждая рано или поздно постигает ее на собственном опыте. Все мужики сволочи! – вдруг выкрикнула она срывающимся, пьяным голосом.
Кто-то расхохотался над самым Нининым ухом.
– Девушка, уверяю, вы ошибаетесь, – послышался веселый голос. – Если хотите, я попытаюсь вас в этом убедить.
– Как? – угрюмо буркнула толстушка. – Женишься на мне, что ли? Он тоже все говорил: женюсь, женюсь, а потом взял да уехал. У меня, говорит, жена в Москве и двое детей, а если я с тобой потрахался в течение месяца, так с кем не бывает?
– А я холостой, что да, то да! – Кряжистый парень, подбоченясь, нарисовался напротив. – Но жениться пока еще не собираюсь, честно скажу. Поэтому на большее ты не рассчитывай, а если хочешь весело провести время, то пошли. И вы, девушка, пойдемте, у меня друг в машине.
Он подхватил Нину под руку, но та брезгливо отшатнулась.
– Да вы что?! – крикнула она истерически, уже не в силах справиться с рыданиями. – Вы что, за кого вы меня…
– Да ладно выёживаться, – просто сказала толстушка, нервными движениями взбивая свои и без того дыбом стоящие волосы. – Пошли, общнемся с ребятами, вернем уважение к себе. Ну, уехал – что он, один, что ли? Дура, да разве можно мужику показывать, что ты из-за него на стенку готова полезть? Всегда надо фигу в кармане держать! Я вот тоже перед своим прямо половичком стелилась, но если знала, что он сегодня не придет, соседу всегда стучала в стенку! Сосед у меня… Жена у него на курорте. – Она хихикнула, но тут же осуждающе свела брови: – А ты прибежала как не знаю кто! Подумаешь, мужик бросил!
Она неодобрительно оглядела Нину, распахнула полы ее куртки.
– Пустите! – вырвалась та, стискивая у горла ворот халата. – Идите вы с вашими мужиками! У меня подруга уехала! Навсегда! Вышла замуж и… – Она подавилась рыданием.
Девица тупо посмотрела на нее, потом несколько раз моргнула. И вдруг зашлась смехом, подхватила под руку веселого незнакомца и потащила его вперед. Обернулась, помахала Нине:
– Пока, лесбиюшка! Каждому свое!
Нина очнулась, когда перрон уже совсем опустел. Только приземистая тетка в оранжевом жилете бродила по платформе, сметая в совок остатки мусора.
Нина с трудом толкнула тяжелую дверь и вошла в здание вокзала. В зале под огромной желтой люстрой, угрожающе свисающей с потолка, толпился народ: собирались к последним московским поездам заранее, потому что после десяти автобусы в Нижнем практически не ходят.
Нина машинально заплатила за входной билет и прошла в зал ожидания. Села там в самом углу, рядом с бессонно подвывающими игровыми автоматами, и стиснула на коленях трясущиеся руки.