Я хотел было заметить, что никто их сюда не звал: сами пришли, сами превратились, но вместо этого опять стал оправдываться:
– Мыеепоймалимывсехрасколдуемблабла...
Меня все равно никто не слушал, все толпились у зеркала. Даже мужчины. Была охота любоваться!
– Вы озверели что...
Можно, я не буду говорить, кто вошел, и что с ним стало, и как он договаривал «ли»?
Через полчаса в Пашкиной комнате был целый взвод деревянных солдатиков – полпоселка. Вторая половина, должно быть, крепко спала и не слышала музычки. А может, была глухой или нескандальной... В общем, спаслась. Дятлы разлетелись под шумок. Теть-Нюся еще сидела на шкафу с ремнем, а Пашка придерживал спадающие брюки и затравленно оглядывался на деревянных соседей:
– Натворили мы делов...
Я снял тетку со шкафа, отобрал ремень, отдал Пашке. Надеюсь, больше никто сегодня к нам не придет. Соседи притихли, глядя на меня. Правильно, кто сохранил спокойствие, тот и главный. И я толкнул речь:
– Уважаемые соседи! Как видите, Костыль-нога поймана и привязана к кровати. Наша задача – расколдоваться, сделать из нее Самую Лучшую Деревяшку На Свете. И мы с Пашкой этим займемся, а вы поможете. Ваши предложения не выкрикивайте, а пишите на бумажке и бросайте в теть-Нюсин почтовый ящик. Мы попробуем все, что-нибудь да окажется верным. А теперь – спокойной ночи, нам не нужно, чтобы на шум прибежали новые жертвы.
Селяне дисциплинированно захлопали, но тут же нашлись недовольные:
– А кто ты такой, чтобы с ней справиться?
– Ишь, делать они будут, а мы предлагать! Сами можем!
(Если могут, то почему до сих пор с ней не справились?)
– Мал еще старших учить!
Я обессиленно рухнул на кровать, прямо на Костыль-ногу. Дикари! Пусть делают, что хотят!
– Что здесь проис...
Ну да, в комнату ворвался пяток новых жертв. Ей-х! Нет, не буду ничего объяснять, пусть сами оправдываются. А меньше надо горланить и больше предлагать по делу. Я не слышал еще ни одного конструктивного предложения от селян, одни ругательства.
– Обалдели, что ли...
Еще один. Здравствуй, дерево.
Мои деревянные веки успокаивающе поскрипывали, Костыль-нога уютно ворочалась под боком. Селяне убаюкивающе матерились. Я сам не заметил, как заснул.
Проснулся я от того, что кто-то шарит у меня под спиной. Ну да, Пашка проверяет, цела ли Костыль-нога. Цела, куда ей деться?! Вот она, родимая, лежит и не рыпается. Утро же.
– Утро, – подтвердил Пашка, – вставай, работать пора. Я Саныча предупредил, он нас не ждет. Будем столярничать. У нас полный почтовый ящик предложений, хоть половину за день сварганим – уже хорошо.
Мне стало не по себе:
– Слушай, а как мы из одной и той же палки сделаем много разных вещей? Ее ж не хватит!
– Так она восстанавливается, – ответил Пашка, – я ж говорил, с ней чего только не делали...
Ага, точно. Я и забыл.
– Полный ящик, говоришь?
– Ну да. Наши все такие: побухтят-побухтят, да перестанут, сделают, что велено.
– Слава богу!
Пашка ухватил меня за майку и стащил с кровати:
– Не дрейфь, родственник! Работать давай.
Он притащил инструменты, а я – записки. Было действительно много, штук сто.
– Не знал, что в селе столько народу!
– Восемьдесят человек, – гордо ответил Пашка. – Восемьдесят три, с тобой, мной и матерью. – Помолчал и добавил:
– И все деревянные.
– Все?!
– Угу. Пока ты спал, успели дойти все остальные.
– М-дя. – Я начал перебирать записки.
В чем в чем, а в изобретательности, креативности и нестандартности мышления местным не откажешь. Каждый извернулся, как мог: «зубочистка» (издевается, да?), «спички» (куда ни шло), «кнут» (молчу-молчу), «ложка» (даже знаю, кто это писал), «расческа»...
В общем, весело.
– С чего начнем? – спросил я.
– С мелочей. Их можно делать одновременно. Разломить ее пополам: я, к примеру, делаю игрушку, ты – ложку.
И мы стали делать, Пашка – игрушку, я – ложку. К полудню к нам присоединился дядя Боря и стал варганить зубочистки из щепочек.
– Смотри, малец, – поучал он, орудуя ножиком, – пока нас не расколдуешь, в Москву тебе дороги нет...
А то я не знал! Куда ж я поеду такой красивый?!
Ложка получилась корявенькая (не каждый день я делаю ложки), но это не суть. Если поделка правильная, Нога поймет (надеюсь) и не будет больше безобразить. Если нет... Едва Пашка закончил свою игрушку (кораблик), как ложка задрожала у меня в руках и «раз-два» – шустренько слилась и с корабликом, и с зубочистками, и с кучей стружек на полу. Пред нами предстала Костыль-нога в первозданном виде.
– Не угадали, – холодно резюмировал Пашка, – что там дальше у нас?..
Дальше был крючок для полотенец (час от часу не легче!), рожок для обуви и рогатка. Я подумал, что если и дальше будем принимать всерьез такие предложения, то никогда не закончим.
– А сам-то что предлагаешь? – спросил Пашка. Пришлось заткнуться и делать рогатку. Все мои светлые мысли куда-то улетучились. Нелегко это – решать философские вопросы с деревянной-то башкой!
К вечеру мы успели сделать три десятка бесполезных деревянных вещей и расстроиться, что ни одна из них не оказалась Самой Лучшей Деревяшкой. В ящик сыпались новые и новые записки, я едва успевал доставать. Потом начали прибывать соседи (помочь), и мы с Пашкой решили, что заслужили короткую прогулку. Пускай соседи построгают, раз им хочется.
Мы съехали по хрупким деревянным перилам и вывалились на крыльцо.
– Перила надо попробовать сделать, – заметил Пашка, – и мостки.
Я сказал: «Угу», – потянулся, вдыхая свежий деревенский воздух и услышал:
– Сгинь, нечистая!
Крик доносился со стороны бани. Я вспомнил, как мы вчера заперли туда бабку, сказал:
– Блин, забыли про нее! – рванули мы к бане.
У распахнутой двери стояла тетя Нюся и вопила: «А-А-А!!! » Я заглянул: да, зрелище, конечно, необычное, но страшного, на мой взгляд, ничего. Сидит на полке моя бабулька, держит за шкирку Пашкиного щенка (как попал туда, непонятно) и пытается напоить из банного ковшика:
– Ну хлебни, милай! Я есть хочу, с вечера сижу тут одна!
До нас с Пашкой дошло, и мы начали ржать. Тетя Нюся покосилась на нас, неоригинально пообещала: «Выдеру!» – и стала жаловаться:
– Я слышу, в бане «шур-шур», а снаружи заперто, вошла, а тут вот! Как просочилась? Почему с собакой говорит? Зачем ей его поить? Чертовщина!