Эпло выскочил из-за бочки и бросился к исчезающему кругу.
– Ботинки намочишь, – заметила я.
Судя по угрюмому выражению лица, это его уже не беспокоило. Он поднял ногу и занес ее над тем местом, где находился поддерживавший его круг. Ничего не случилось. Он наступил на палубу.
– В жизни не видел и не слышал ничего подобного… – Он внезапно оборвал фразу, пораженный новой мыслью. – Но почему? Что это может значить? – Его лицо потемнело, он стиснул кулаки. – Сартаны!
Он повернулся и, не взглянув на меня, не сказав мне ни слова, выскочил из трюма. Я слышала, как его шаги прозвучали по коридору и как захлопнулась дверь его каюты. Я осторожно подошла поближе и посмотрела на мокрую палубу. Выжженные знаки полностью исчезли. Доски были мокрыми, но следов на них не осталось.
Мы трое – Элэйк, Девон и я – обедали без Эпло. Элэйк стучала к Эпло и звала его, но он не откликнулся. Она вернулась расстроенная и подавленная.
Я не стала им ничего рассказывать. Честно говоря, я не была уверена, что они мне поверят, а спорить мне совсем не хотелось. В конце концов, у меня не было никаких подтверждений тому, что я видела, кроме пары мокрых досок.
Но хотя бы я знаю правду.
Что бы эта правда ни значила.
Ладно, остальное позже. Я так хочу спать, что у меня перо из рук валится.
Альфред провел много приятных часов, прогуливаясь по улицам Сурунана. Подобно своим обитателям, город очнулся от долгого сна и быстро возвращался к жизни. В нем было гораздо больше жителей, чем сначала показалось Альфреду, Должно быть, он обнаружил только один из многих залов Сна.
Сартаны под руководством Совета трудились над тем, чтобы вернуть городу его былую красоту. Магия сартанов сделала мертвые деревья зелеными и уничтожила все следы разрушений. Вернув городу красоту, гармонию, мир и порядок, сартаны начали обсуждать, как сделать то же самое с остальными тремя мирами.
Спокойствие и красота будили воспоминания в душе Альфреда. Он наслаждался разговорами сартанов и множеством удивительных образов, созданных магией языка рун. Он слушал музыку рун и со слезами на глазах удивлялся, как он мог забыть подобную красоту. Он наслаждался дружелюбными улыбками своих братьев и сестер.
– Я мог бы быть счастлив здесь, – сказал он Оле.
Они прогуливались по городу по пути на заседание Совета Семи. Пес, который с того вечера не отходил от Альфреда ни на шаг, сопровождал их. Красота Сурунана питала душу Альфреда – только теперь он понял, что его душа едва не умерла от истощения.
– По этой улице даже я могу ходить, не спотыкаясь и не наступая на ноги прохожим, – задумчиво сказал Альфред.
– Я понимаю ваши чувства, – сказала Ола, с удовольствием глядя по сторонам. – Здесь все осталось как было. Кажется, что время остановилось.
Собака, чувствуя себя забытой, заскулила и ткнулась носом Альфреду в ладонь.
От неожиданного прикосновения холодного носа Альфред подскочил. Он в испуге посмотрел на собаку, перестал следить за тем, куда идет, и врезался в мраморную скамейку.
– С вами все в порядке? – участливо спросила Ола
– Да, благодарю вас, – пробормотал Альфред, поднимаясь и проверяя, все ли кости целы.
Он посмотрел на Олу в ее простой белом накидке, на остальных сартанов в таких же одеждах. Потом он посмотрел на себя и на свою поношеную темно-красную бархатную куртку – такие носили при дворе короля Стефана на Арианусе. Потрепанные кружевные манжеты были слишком коротки для длинных нескладных рук; чулки на неуклюжих ногах сбились к обвисли. Альфред потер лысину. Ему показалось, что улыбки его братьев и сестер из дружелюбных стали Покровительственными и жалостливыми. Ему вдруг захотелось схватить своих братьев за шиворот и трясти до тех пор, пока они не опомнятся.
«Время не остановилось! – хотелось крикнуть ему. – Прошли века. Юные, полные пламени миры успели остыть и состариться. Пока вы спали, целые поколения рождались, страдали, радовались и умирали. Но что это значит для вас? Не больше, чем пыль, покрывшая ваш прекрасный белый мрамор. Вы стерли пыль и собираетесь идти дальше. Но вы не можете сделать этого. Никто вас не помнит. Никто не хочет знать вас. Ваши дети выросли и покинули дом. Возможно, они живут не так уж хорошо, но зато они способны выбирать».
– Все-таки с вами что-то не в порядке, – озабоченно сказала Ола. – Если вы сильно ушиблись, Совет может подождать…
Альфред с удивлением обнаружил, что дрожит; его трясло от невысказанных слов. «Почему бы не произнести их? Почему бы не позволить им вырваться? Потому, что я могу ошибаться. Скорее всего я не прав. Кто я такой, в конце-то концов? Я не слишком умен. Мне далеко до таких мудрецов, как Самах или Ола».
Собака, привыкшая к внезапным падениям Альфреда, вовремя отскочила. Теперь она вернулась и смотрела на Альфреда с немым упреком.
«Я должна следить за четырьмя ногами, а ты только за двумя, – словно говорила она. – Думаю, ты мог бы справляться с этим получше».
Альфред вспомнил, как бесился Эпло каждый раз, когда сартан спотыкался на ровном месте.
– Я думаю, – сказала Ола, строго глядя на собаку, – нам не стоило брать с собой это животное.
– Он бы не остался, – ответил Альфред.
Кажется, Самах был того же мнения. Он с подозрением смотрел на собаку, сидящую у ног Альфреда.
– Вы говорите, что эта собака принадлежит патрину. Вы сами сказали, что патрин использовал это животное для лежки. Оно не должно присутствовать при заседании Совета. Выведите его. Раму, – Самах кивнул сыну, выполнявшему обязанности служителя при Совете [22] , – выведи животное.
Альфред не возражал. Собака зарычала на Раму, но по приказу Альфреда позволила увести себя из зала Совета. Раму вернулся, закрыл за собой дверь я остался стоять у выхода, как ему и полагалось. Самах занял свое место за длинным столом из белого мрамора. Остальные члены Совета заняли места слева и справа от Самаха, по трое с каждой стороны. Все сели одновременно.
Сартаны в своих белых одеяниях, с лицами, на которых отражались мудрость и разум, выглядели прекрасными, величественными, сияющими.