Священник трясся и лихорадочно вспоминал. Он вспоминал разговор с Ферзем («Эй, попик, ты ведь хочешь, чтоб все изменилось в этом треклятом городе?»), разговор с ведьмой («Только он сможет справиться с ними… Грязная работа, но здесь не осталось НИЧЕГО чистого. Вообще ничего. Соглашайся, дурак, – такого случая больше не будет!»), разговор с юродивым, очутившимся вчера возле его хижины («Дядя, слепи мне ангела-хранителя! – Из чего слепить? – Из дерьма…»).
Пока священник барахтался в воспоминаниях, голова Валета скрылась под водой. «Как я мог?! Как я мог согласиться на ТАКОЕ?!» – вопил священник про себя, хватаясь за носилки, которые ведьма уже потащила в глубь болот – к округлым островкам, темнеющим в тумане. Он и сам казался себе сгустком тумана – холодного, мутного, зловонного, омерзительно липкого, обреченного плыть над трясиной и исчезнуть без следа с появлением солнца.
Валет был мертв, а серия таинственных убийств в Ине продолжалась.
На этот раз жертвами маньяка оказались две монахини-лесбиянки из женского монастыря секты Великой Церкви Сайентологии, носившей скромное, но изящное название «Исследовательницы глубокого космоса». Монахини разбрелись по своим кельям после вечернего чтения глав из «Дианетики» Преподобного Хаббарда, и две из них только-только приступили к исследованию глубочайшего космоса внутри друг друга, когда произошло самое яркое событие в их серой жизни – смерть.
…Сестра Саша Ксенофобная вскрыла своим розовым язычком еще более розовую раковину сестры Даши, проникла глубже… и неожиданно наткнулась на моллюска. Вернее, так ей показалось в первую секунду. «Моллюск» был упругим, покрытым слизью, которую Саша приняла за смазку, и заполнял собою всю каверну.
Монахиня обрадовалась, вообразив что это новая сексуальная игра – сюрприз от Даши, и еще активнее заработала языком. «Моллюск» проснулся.
Когда сестра Саша испуганно замычала, было уже поздно. Кто-то крепко держал ее за язык и продолжал его заглатывать. Мычание понизилось на два тона, когда «моллюск» добрался до женских губ и вцепился в щеки, которые начали рваться. Щупальце, похожее на желеобразную сосиску, провалилось в Сашину глотку и порцией ледяного коктейля опускалось по пищеводу. Монахиня сжала зубы, перекусила щупальце, а заодно и собственный язык, но «моллюск» уже впился в ее десны, небо, носоглотку и тянул, тянул, вибрируя, словно натянутая басовая струна.
Сестра Даша стремительно взбиралась на вершину кайфа. Раньше она и не подозревала в своей подружке подобных талантов. Так глубоко та еще никогда не феллировала. «О, дорогая! Ты понимаешь, где надо ласкать!» Тонкие чувства, толстые ощущения… «Разве сравнится с тобой какой-нибудь грубый эгоистичный мужик?!.»
Сестра Саша, издававшая непрерывный стон боли, попыталась помочь себе руками, но в результате лишилась их. Руки тоже были втянуты в огромную расширяющуюся дыру.
О родах сестра Даша знала лишь понаслышке, однако с болью ей пришлось познакомиться лично. Кости ее таза размягчились за несколько секунд. Она посмотрела вниз и вскрикнула от ужаса.
К тому моменту голова любовницы целиком находилась в ней, и снаружи оставалась шея с торчавшими во все стороны клочьями волос. Кроме того, Даша услышала мучительный стон ВНУТРИ себя. Впечатление было непередаваемым…
Медленно нараставшая боль еще не соответствовала чудовищному состоянию двух тел, одно из которых раздирало другое пополам.
Кровь струилась по плечам сестры Саши, хрустевшим, словно крылышки свежезажаренного цыпленка. Сестра Даша уже не могла кричать – голова подружки уперлась в ее легкие и сплющила их. Два ротика жадно чавкали внутри, превращая внутренности в кашицу, выдавливаемую через все отверстия. Хуже всего было то, что обе монахини продолжали жить, не дыша…
В дыре исчезли мешочки грудей; ребра, пробившие кожу; живот с провалившимся пупом; треугольник темных волос. Дошла очередь до широченных Сашиных бедер. На кровати сидело нечто расплывшееся, человекообразное, с выпученными глазами и… четырьмя ногами. Из ушей, носа и рта существа сочился лилово-фиолетовый зловонный фарш, а из пор – горячий жир.
Жир застывал, пропитывая простыни; в нем плавал кентавр, издохший от слоновьей болезни…
* * *
Свеча погасла. ОНО осталось сидеть в темноте, а кто-то выскользнул из кельи, воспользовавшись этой темнотой, взобрался на круглую крышу монастыря, выстроенного в стиле «постмодерн», и притаился там черной птицей кошмара, нацелившегося в сторону города. Возвращаться «домой» было рано. Ночь еще только начиналась.
К полудню они вышли к большому острову среди болот. Священник был вынужден признать, что пока с ним играют по-честному. Правда, в ближайшем будущем его могли честно принести в жертву. Не то чтобы ему очень хотелось жить, а вот досмотреть, чем закончится спектакль «Взбунтовавшийся поп», он был бы не против.
Туман рассеялся. Появилась надежда увидеть солнце. Появилась и угасла. Стояла гнетущая тишина, которую лишь подчеркивал комариный зуд. От запаха болотных газов казалось, что повсюду разбросаны тухлые яйца. Но класть яйца тут было некому. По пути священник видел глупую птицу, трепетавшую в трясине. В отличие от нее ему посчастливилось выбраться на твердую землю.
Осока застыла, будто нарисованная мокрой кистью. Возле острова стояло на приколе насквозь проржавевшее судно на воздушной подушке с гордой надписью на рубке «Нестор Махно». Священник не имел ни малейшего понятия о том, кем был этот Махно.
На острове росли кусты и деревья, а также имелись остатки причала и асфальтовых дорожек. Вдоль берега торчали полузатопленные сараи. На стальной мачте дохлой летучей мышью висели лохмотья флага. В общем, вокруг был мирный пейзажик, разве что слегка отдающий нафталином и гнильцой. Труп Валета выглядел тут инородным предметом – явная и грубая смерть среди медленного угасания.
Ведьма решила отдохнуть на растрескавшейся каменной скамейке. Священник упал рядом. Ему хотелось закрыть глаза и ни о чем не думать. Желательно забыться и заснуть. Спрятать лицо между пышных бедер Полины, забраться в ее лоно, свернуться там, точно зародыш в питательном растворе, и смотреть младенческие сны…
Он так размечтался о недостижимом покое, что заулыбался, и лицо его вдруг стало детским и еще более беззащитным. Ужасно беззащитным… Он сморгнул слезы.
В это мгновение Полина снова приняла облик седовласой старушенции. Самого момента превращения священнику не довелось наблюдать ни разу. Богопротивные ведьмины фокусы наверняка были связаны с его собственной способностью видеть и осязать.
Бабулька схватила его за щеку двумя пальцами и сильно потрясла:
– Вставай, мужик! Теперь уже совсем близко.
– И часто ты сюда ходишь? – спросил священник, чтобы потянуть время.
– Как только встречаю дурака вроде тебя.