Мажор-лейтенант отвел взгляд от портрета и медленно обернулся. Гул, издаваемый тысячами крылышек, нарастал – или ему показалось? В любом случае ощущение было таким, словно гусиные перья щекочут уши. Мерзкое ощущение…
Пряхин поочередно поковырял в ушах мизинцами. Это не помогало, но отвлекало. Только сейчас до него дошло, что в видимой части подвала нет никакой жратвы. Человеческой. Жратвы для жаб было сколько угодно…
Пряхину стало настолько неуютно, что он полез в задний карман брюк за своей погремушкой. Сделал три шага в темноту. Пятно света осталось позади. Мухи мелькали перед самой физиономией. Пряхин кожей осязал легчайшие движения воздуха и случайные прикосновения крылышек. Под ногами весело похрустывали панцири – как снег в морозный день. Дыхание наверняка образовывало облачка пара. Пряхину казалось, что в его собственном погребе все-таки намного теплее. А тут – настоящий февральский мороз!.. Абсурд, нелепость, почти сон из тех, что снятся на полный желудок, но мажор-лейтенант никогда не был склонен к истерике, фантазированию или галлюцинациям.
Впереди появился белесый силуэт. Пряхин крепко сжал рукоятку пушки, держа ее у пояса. «Во что это ты решил поиграть со мной, гаденыш?» – мажор-лейтенант мысленно обратился к Леме Кураеву, который сейчас, весьма вероятно, истово стучал лбом об пол церкви, демонстрируя глубину и силу своих религиозных чувств. Очень скоро Пряхин узнал ответ на свой вопрос. Игра ему не понравилась, но было поздно.
От напряженного всматривания в темноту начали слезиться глаза. Пряхин вытер их тыльной стороной ладони. Когда он опустил руку, бледное пятно не исчезло, а превратилось в нечто узнаваемое. Мажор-лейтенант облегченно перевел дух, хотя картинка была мрачноватая.
Из тьмы на него тупо пялились полуголые детишки Лемы, сидевшие прямо на цементном полу. Впрочем, один лежал – тот, которому еще не исполнилось и года, – и сосал соску. Он был совершенно ГОЛЫЙ.
Карцер, сообразил Пряхин. Провинились и наказаны. Правильно, так и надо. А то распустили сопляков!.. Ну а этот, с соской? Он-то в чем виноват? Не орет. Может, уже замерз? Нет, вроде еще чмокает… И откуда взялись эти чертовы муравьи и прочая гадость?
Пряхина охватила легкая оторопь. Он начал считать детишек и попутно заметил, что с лицами у тех не все в порядке. Он не успел сообразить, что именно, – до четырех считать недолго. Гений сыска, мажор-лейтенант Пряхин вычел восемь из тринадцати и задумался…
В этот момент ледяное щупальце коснулось его шеи.
Очень скоро дикарь понял, что те сведения о порядках в городе, которыми снабдил его незабвенный папаша, безнадежно устарели и стали бесполезными. Хуже того – они ему навредили. В результате он вляпался в нехорошую историю. Дикарю представлялось, что он быстро приобретет авторитет – как всякий матерый волк среди раскормленных и обленившихся домашних шавок, а если что – за его кандидатуру проголосуют огнестрельные игрушки. Вышло наоборот; он оказался глупым волчонком, пойманным и посаженным в клетку взрослыми опытными дядями.
Когда его вытащили из экипажа, он впервые в жизни увидел двух– и трехэтажные дома. Они показались ему сказочными дворцами, хотя, по мнению любого горожанина, были довольно-таки обшарпанными. На домах висели выцветшие флаги, похожие в безветрие на шкурки убитых животных. Эта ассоциация подвела дикаря к безрадостным мыслям.
Он всерьез решил, что вскоре его принесут в жертву. А мрачноватое здание из кроваво-красного кирпича было, конечно, святилищем. Оказавшись внутри, дикарь сразу же наткнулся взглядом на изображение идола – поясной портрет в роскошной резной раме. Судя по всему, портрет был старым, и некачественные краски успели поблекнуть. Из-за этого местный божок имел бледный вид, а ряса, в которую он был облачен, – застиранный. Скошенный подбородок и невыразительные глазки усугубляли первое неблагоприятное впечатление – и это при том, что художник наверняка хотел польстить оригиналу.
Позади тощей фигуры в черном виднелось какое-то сильно поврежденное сооружение с куполами. Купола напоминали разбитые яйца, из которых вытекли желтки. В уцелевшую скорлупу были воткнуты покосившиеся кресты. На крестах лежали отблески закатного солнца, что придавало картине тревожно-героическое настроение. Хотелось расправить плечи и двигаться навстречу опасности…
Тут дикаря осенило. Среди исторических событий в папашином изложении имел место взрыв церкви маньяком-самоубийцей по фамилии Чреватый. Погибло человек двадцать, но этот печальный инцидент не остановил победную поступь революции. Значит, задохлик на портрете – сам Великий Реаниматор, Отец-основатель, Суперстрелок, Каратель Божьей Милостью?!.
Дикарь был ошеломлен. Он получил очередной урок: видимость и сущность часто разительно отличаются друг от друга, и под невзрачной оболочкой может скрываться адская сила.
Все эти возвышенные размышления заняли чуть больше секунды, а затем дикаря снова ткнули мордой в грубую реальность. Место, куда его доставили, называлось «участок». Прямо под портретом находилась длинная стойка, похожая, по папашиному описанию, на стойку бара – заведения, где положено оттягиваться на всю катушку, – только вот напитков, клиентов и девочек что-то было не видать. Предполагаемый «бармен», торчавший по ту сторону стойки, оказался длинным детиной с лошадиным лицом, изъеденным оспой.
С таким дефектом (или визуальным эффектом?) дикарь столкнулся впервые.
Он подумал, что изверги-родители, должно быть, частенько засовывали голову бедняги в клетку с птичками, а птичек, наверное, держали на голодном пайке… Рябой тоже был в форме, однако кресты на его погонах отличались куда большими размерами, чем у «девственников».
Комнату освещали две чадящие лампы. Три стены из четырех были голыми, со следами копоти. Дощатый пол выскоблен до желтизны. Окна забраны решетками. Узкий коридор уводил куда-то в глубину здания. Настоящая нора…
Вместо приветствия рябой достал наручники, сделанные из старых лошадиных подков. Красивый «девственник» пнул дикаря под колено, а любитель молока прошелся дубинкой по его ребрам – видимо, для профилактики. В итоге наивный юноша оказался стоящим в унизительной позе. Ему развязали руки, но тут же надели наручники. После этого красавчик потянул его вверх за волосы. Дикарю ничего не оставалось, как положить подбородок на стойку, едва приподнявшись с колен. В такой позиции – довольно смешной, если смотреть со стороны, – он был не опаснее суслика с перебитыми задними лапками.
– Теперь побеседуем по душам, – сказал рябой замогильным голосом, но радостно, и достал из-под стойки лист серой бумаги, гусиное перо и чернильницу. Бумага была очень старая, мятая; с обратной стороны листа имелась удивительно ровная надпись печатными буквами «таможенная декларация». От чернильницы ощутимо несло клопами. Впрочем, у этого запаха было множество тошнотворных оттенков. А радовался рябой, очевидно, тому, что скучать сегодня ему больше не придется…
Прикусив язык, он старательно вывел в верхней части листа: «Протокол задержания».