— Да не злись ты, — уже примирительно сказала сестра. — Ну что ты, как маленькая? Это прежде всего ради [тебя делалось, а потом таков порядок. Я не могу нарушить его даже ради сестры. Хочешь, завтра возьму тебя с собой?
— Куда? — глядя на нее исподлобья, спросила я.
— По делам. По тем делам, что мы сегодня обсуждали.
— Не хочу.
— Соглашайся, Пушистая Сестричка! — весело попросил меня Нож. — Не то мне придется упасть перед тобой на колени. Соглашайся, пожалуйста. Опыт показал, что выпускать тебя на улицу одну еще опаснее, чем посвящать в наши тайны.
Пришлось согласиться.
До делам Сопротивления мы отправились утром. Да уж; с той красивой жизнью, что я вела в обществе Ряхи, поход с сестрой ничего общего не имел.
Новый костюм пришлось оставить дома, мы облачились в душераздирающие юбки и чепчики, при виде которых слеза умиления скатилась бы по лицу наших пансионатских надзидам, взяли по корзинке и пошли, метя подолами мостовую, в поход по окраинам. Наверное, это и называлось "суровые будни Сопротивления".
Сестра куда-то заходила, что-то выясняла, отдавала и принимала и вообще жила полноценной жизнью востребованного обществом человека, а моя роль заключалась в том, что я столбом стояла на улице, якобы на страже. Корзинки понемногу пустели.
— А что мы делаем? — не утерпела и спросила я у сестры.
— В основном разносим списки того, что мы добыли, — объяснила сестра. — Ребята посмотрят, выберут, что им надо, потом отправятся к помойкам Пуповины и возьмут оружие.
— А подозрение такое количество народа, рыскающего у помоек, не вызовет?
— Ты их за дураков считаешь? — искоса посмотрела на меня сестра. — Они будут очень осторожны.
— Все-таки не пойму, — задумчиво сказала я, размахивая пустой корзинкой. — Какой все-таки родственницей нам приходится тетя? Ведь не двоюродной?
— Нет, — улыбнулась сестра. — Очень дальней. Но настоящей. А двоюродной мы назвали ее для удобства, чтобы лишних вопросов не было. Я сама удивилась, когда узнала, что у нас есть здесь родственница. А оказалось, еще такая замечательная.
— Но как же вы меня нашли?
— Тетю благодари. Это она занималась розысками, ее связи помогли расшифровать номера и догадаться, что Двадцать Вторая РА, первая группа, первый поток, первый набор — это ты.
— Хорошо, нас учат, а потом распихивают по мужьям, а что делают с вами? — спросила я.
— С нашим возрастом? — уточнила сестра.
— Ага, — кивнула я.
— Ничего не делают, — фыркнула сестра. — Бросили на произвол судьбы. Разве что какой-нибудь добрый человек, вроде Ряхи, глаз положит…
— Я вижу не только Ряха, — заметила я. — Блеск штанов, например, тоже.
— А, эти нахалы, на которых Утренний наткнулся? Это столичные бездельники, они всю столицу такими записочками осыпают в ночь Таинственных Писем.
— А вы правда думаете, что Сопротивлению удастся сломить Легион?
— Мы должны, — жестко сказала сестра и разговор оборвался.
Ничего мало-мальски стоящего за эту прогулку не произошло.
Зато когда мы вернулись домой, то узнали, что приходила стража из Службы Надзора за Порядком. Меня завтра ждут на допрос.
Я испугалась и сильно испугалась. Сестра испугалась еще больше меня. Служба — это не то место, где с радостью бывает даже законопослушный гражданин.
Утренний и Два Гвоздя отсутствовали — они тоже бродили по городу, выполняя какие-то задания. Хотелось бы думать, что также в юбках.
Был только Нож.
— Рассуждая логически, — сказал он, — если бы дело касалось нас, тебя не стали бы дергать, ты ничего не знаешь и, даже при всем своем желании, помощь следствию не окажешь. Скорее всего это связано с твоим закадычным другом Ряхой, который так мастерски режет уши. Может, Ректор решил их вернуть, пусть и в копченом виде? Он к ним привязан, его можно понять. С юридической точки зрения, ты и легионер образуете классическую преступную группу. Ты — заказчик, он — исполнитель. Мера наказания — рудники.
— Спасибо тебе, Нож, — от всей души поблагодарила я. — Умеешь ты утешить. Логика у тебя безупречная, но уж очень мрачная.
Правда, корчиться от ужаса на тюфяке за шкафом мне не пришлось. Пришлось приводить в порядок пресловутую форму номер четыре, которую я сгоряча скомкала.
На то, чтобы привести ее в приличный вид, пришлось угрохать остаток дня. А когда я наконец добралась до тюфяка, то упала и уснула. И во сне кошмаром являлся не предстоящий допрос, а утюг с горячими угольями, который я всю ночь возила туда-сюда по юбке, гладя ее, гладя, гладя…
Утром я совсем пала духом, но тут на пороге комнаты появилась тетя в весьма воинственном настроении.
— Я пойду с тобой, детка! — решительно заявила она. — Нет такого закона, чтобы ребенка одного на допрос тягать! Уж я им покажу!
Ударом хвоста тетушка сбила со стола вазочку, которая разлетелась вдребезги.
— Они меня еще не знают! — пригрозила она.
Допрос производился в отдельном здании Службы Надзора за Порядком. Оно тоже было в центре города, недалеко от ипподрома, на улочке, выходящей на набережную Плети. Как всякое обычное административное здание, оно было мрачным и унылым.
Комната была угрюмой, серой и пыльной, чтобы человек заранее не радовался и на лучшее не надеялся. Но тетя, разодетая в пух и прах, очень украсила ее своим присутствием и сумела своим жизнелюбивым видом переломить ту атмосферу безнадежности, которую тщательно лелеяла в комнате Служба Надзора за Порядком.
Офицер в должности следователя покосился на ее пышную шляпу, но замечание высказать побоялся: надменно застывший тетушкин хвост показывал, что она ждет только повода, чтобы учинить грандиозный скандал на весь Хвост Коровы, а может, и на все Чрево Мира.
Поэтому он целиком сосредоточился на мне:
— Ваш номер, барышня?
— Двадцать Вторая РА, первая группа, первый поток, первый набор, офицер.
— Вы воспитанница пансионата Пряжка?
— Да, офицер.
— Расскажите, что произошло после первой лекции в первый день десятой луны.
Все понятно. Ряха и уши Ректора их не волнуют.
— Лекция окончилась, господин Бурый Магистр вышел, госпожа надзидама нас построила и вывела из аудитории.
— Хорошо, — поощрил меня следователь. — Продолжайте.
— Мы прошли в западную четверть, чтобы пройти в столовую для завтрака, спускались там по лестнице и увидели на лестничной площадке убитого начальника охраны.
— Как вы определили, барышня, что он убит? Вы его осматривали?