Рассвело.
Оставшиеся без баллисты онагры принялись методично усеивать камнями территорию гробницы.
Смысла в этом особого не было: надгробной грядке камнепад вреда не причинял, строений, которые можно было разрушить, во дворе не было, а мы, в том числе и дракон, укрылись в мертвой для обстрела зоне под стенами. Страдали каменные лягушки.
В ответ сопротивленцы собирали эти же камни и закладывали в пращи своих камнеметов, отправляя их обратно. Так и перекидывались булыжниками туда-сюда. Одно каменное ядро, правда, попало в палатку, но там никого не было, все раненые уже были кто на стене, кто под стеной.
Потом появился парламентер.
— Странно… — сказал Нож. — Раньше они себя переговорами не утруждали.
Парламентера подпустили к воротам.
— Мы предлагаем вам сдаться, — сообщил он, задрав кверху голову. — Вам будут сохранены жизни.
— Каким образом? — скептически поинтересовался Нож.
— Каторжные работы, — честно ответил парламентер.
— Благодарю вас, но условия нас не устраивают, — без тени сарказма вежливо ответил Нож.
Парламентер и не сразу понял, что он сказал, видно, подобная вежливость в армии Сильных была диковинкой.
— Значит, вы отказываетесь? — уточнил он.
— Отказываемся, — подтвердил Нож.
Парламентер повернулся и пошел докладывать о результатах переговоров. Хвоста у него совсем не было — отрублен под корень. Интересно, за что?
Прошло совсем немного времени с того момента, как он дошел до своих, и начался штурм. К гробнице со всех холмов стали осторожно подтягиваться воины, особо не рискуя, прячась за укрытиями.
А на дороге, ведущей от домика привратника у входа, замаячила тень тарана, который, прикрывая плетеными щитами, потихоньку подкатывали к воротам.
Конечно, нам очень повезло, что секрет ветхой задней стены еще никто не раскрыл, и штурмовали нас классическим способом, считая ворота самой слабой точкой укрепления.
Но это делало ситуацию ненамного легче. Все, кто мог, стояли у бойниц, пытаясь остановить наступление. Но из четырнадцати человек более или менее ходячих и стрелючих было десять. И я одиннадцатая. Вот и вся арифметика.
Мы стреляли, кто из чего мог. Я могла из арбалета. Но в этот раз успехи мои были куда менее впечатляющими. Баллисты почему-то не горели и стрелы в грудь наступающим не вонзались.
И зашевелилась мыслишка, что каторжные работы — это не так уж и плохо, и там люди живут, и сбегают иногда…
Таран неумолимо приближался.
Нож распорядился пустить в ход воспламеняющиеся снаряды, поджечь ими таран.
Паренек при орудии оказался хорошим наводчиком и попал точно — да что толку. Полыхали закрывающие таран с боков и сверху щиты, сам он оставался невредимым.
Мы били по суетящимся около него людям, но они поменяли щиты и движение тарана возобновилось.
— Пушистая Сестричка, приготовься, — добежал до меня, пригибаясь за зубцами стены, Нож. — Будем спускать тяжело раненных в подземелье, пора уже. Пойдешь с ними. Они не знают, сколько нас, поэтому мы поставим плиту на место и будем надеяться, что они не догадаются об укрывшихся внизу. А сами встретим их на стенах. Дней через десять попытаетесь выбраться, может, к тому времени в долине станет спокойно, какой им смысл караулить после. Дракону скажи, чтобы уходил.
— Да не может он, — с досадой сказала я. — Разве бы тут сидел. Проклятая баллиста…
— Плохо.
В наш разговор вдруг вмешался мысленный призыв дракона:
"Иди сюда, ты мне нужна!"
— Ой, Нож, меня дракон, кажется, зовет! Я узнаю, в чем дело, и к палатке подойду! — сказала я.
— Поторопись, — взял мой арбалет и продолжил стрельбу Нож.
Дракон выбрался из-под стены и сидел в центре двора, сворачивая и разворачивая хвост.
— Вы не доживете до вечера, — раздраженно сообщил он. — Баланс сил не в вашу пользу.
— Ты открыл мне глаза, — не менее раздраженно отозвалась я. — Вывел меня из тьмы неведения. Я могу вернуться на стену?
Дракон проигнорировал мои слова и коротко сказал:
— Садись на спину. За крылья.
— Я не полечу! — завопила я.
— Пока я не могу лететь, я тебе уже объяснял. Будешь помогать. Поторопись.
И этот поторопись… С ума сойти! Забравшись дракону на спину, я кое-как примостилась там, вцепившись в него руками, ногами и хвостом.
— Держись.
Дракон полез на надгробную грядку.
Взобравшись на ее полированную вершину, он расправил раненое крыло, а затем сложил его каким-то болезненным изломом, но так, что его пробитый край оказался рядом со мной.
— Держи заплату, чтобы не отвалилась.
Прижав ладонями заплатки на дыре в крыле, левая ладонь снизу, правая — сверху, я замерла, так пока и не понимая, что он задумал.
Дракон повернулся к воротам, за которыми уже совсем в опасной близости находился таран, напрягся, я почувствовала, как горячо стало моим ногам и хвосту, и с усилием изрыгнул длинную струю пламени.
— Держи заплаты, иначе я не могу, — еще раз попросил он.
"Почему же он очень горячий? — вертелось у меня в голове. — Когда рушили Пряжку такого не было…"
Впрочем, горячо стало не только мне.
Я видела, что наши лежат на стене ничком, накинув куртки на головы, а над ними опасно низко бьет струя почти белого пламени. Самые расторопные спрыгивают вниз.
На пыльной дороге полыхал таран, разбегались от него горящие люди, катались по земле, стараясь сбить пламя. Ни на секунду не прерывая огня, дракон начал поворачиваться кругом, выжигая окрестности гробницы. Я изо всех сил сжимала ладони, душой веря, что, если пропущу хоть щелочку к его ране, огонь прекратится.
Надгробная насыпь была на две трети выше окружающей двор стены, поэтому с ее вершины дракон испепелял все вокруг, оставляя очень небольшую нетронутую зону перед стеной, до которой добраться еще никто из нападающих не успел.
Да и вообще, желание штурмовать гробницу Молниеносного, во всяком случае сегодня, у них исчезло напрочь.
Осаждающие откатились за холмы.
Дракон сделал еще один полный круг и прекратил поливать пламенем Долину Ушедших. Раскаленный воздух стал понемногу остывать.
Дракон молчал.
В смысле, что молчал мысленно, не отзываясь на мои встревоженные вопросы.
Я сидела, так и сжимая его крыло, не зная, можно ли его отпускать, или ни в коем случае нельзя.
Да и что вообще делают в таких случаях?
Дракон потихоньку остывал. Даже цвет его поменялся — ликующий золотой словно подернулся белой золой.