Ухватив Эдуарда за шиворот, я подтащила его к крыльцу, чтобы дать бабке возможность убедиться в том, что он целехонек, но она, завидев меня в опасной близости, пролепетала «святые угодники» и, на ходу крестясь, исчезла в доме. Лишившись последней защиты, Эдуард обмяк и вел себя совершенно спокойно, хотя хмурился и торопливо отводил взгляд. Ввиду такого смирения я потеряла к нему всякий интерес, встряхнула пару раз и ласково осведомилась:
— Тебя, вражина, предупреждали, чтоб ты по нашу сторону тропы не шастал? — Он ничего не ответил, но заметно опечалился. — Еще раз на пустыре возникнешь, я тебе ноги выдерну.
Вспомнив о бедственном положении Михаила Степановича, я влепила троюродному братцу затрещину и зашагала к дыре. Мышильда шла рядом, то и дело злобно потрясая кулаком. Эдуард тосковал на хозяйском крыльце.
— А что, если этот гад нас выследил? — прошептала Мышильда уже на пустыре. Я притормозила и посмотрела на крышу вражьего дома.
— Да. Свистнет деньги у мумии, а мы виноваты будем.
— Нет от него никакого покоя, — всерьез растревожилась сестрица. — Прямо хоть лишай обеих ног.
— Лишу, — заверила ее я.
— Теперь уж не получится случайно, хозяйка свидетельствовать будет, что мы грозились без ног оставить: налицо явный умысел.
Горюя и сокрушаясь, мы подошли к шалашу, возле которого сидели задумчивый Евгений и пришедший в себя Михаил. Как выяснилось, задумчивость Евгения относилась к тому факту, что время ужина стремительно приближалось, а поллитровка, купленная по моей просьбе, опустела двумя часами раньше. Наш хозяин стыдился этого. Зато Михаил Степанович выглядел молодцом. Слегка пошатываясь, он выпятил грудь и выводил героическим басом:
— Каков мерзавец! Я ему указал его место, теперь подумает, прежде чем нарушать…
— Михаил, я знала, что могу на тебя рассчитывать, — заметила я. — Бдительность и еще раз бдительность. Не позволим какому-то прощелыге утянуть из-под носа семейное сокровище.
— Не позволим, — рявкнул предпоследний. Евгений вздрогнул и сказал, едва не плача:
— Елизавета Петровна, а водочка-то того…
Мышильда закатила глазки и тяжко вздохнула, а я заметила с улыбкой:
— Водочка дело наживное.
— Тошнит меня от пьянства, — жаловалась сестрица, отмывая руки. — Это ты, лошадь здоровая, хлещешь водку точно воду, а у меня с утра голова трещит.
В другое время я нашла бы что ответить и по поводу лошади, и по поводу Мышильдиной головы. Но пос
Леднее время сестрица так удивляла меня обилием положительных черт своего характера, что я миролюбиво предложила:
— А ты не пей.
— Неловко как-то перед хозяином.
— Тогда пей, но мало.
Она задумалась, потом кивнула, и мы пошли в дом.
На крыльце нас поджидал Иннокентий Павлович. Без приглашения заходить в дом он опасался и устроился в тенечке.
— Пойдем ужинать, — позвала я.
— У меня есть сведения, которые тебя заинтересуют, — сообщил Иннокентий с улыбкой фокусника, только что извлекшего из шляпы живого зайца.
— Сначала дело, — кивнула я, и мы вошли в кухню, где суетился Михаил Степанович, накрывая на стол и подогревая ужин.
Иннокентий извлек из кармана несколько листов бумаги и разложил их на свободном углу стола.
— Вот, — сказал он с гордостью. Мы заглянули в бумаги и мало что поняли, кроме одного: перед нами план какой-то части города. Так оно и оказалось.
— Объясни, — лицом и голосом демонстрируя крайнюю заинтересованность, попросила я.
— Историческая справка, — начал Иннокентий. — Собор, что высится на холме прямо над нами, выстроен в начале двенадцатого века. Тридцать лет спустя на этом самом месте, где мы сейчас стоим, были построены Рождественский и Успенский соборы, соединенные несколькими подземными ходами, один из которых вел к реке. Во время татарского нашествия Рождественский собор был разрушен, на его месте поставили деревянную церковь, она простояла сто пятьдесят лет, после чего была заменена однокупольным каменным храмом. Со временем храм ветшал. В 1837 году половодье достигло небывалого размаха, вода подступила вплотную к большому холму, все пространство здесь было залито, колокольня Рождественского храма рухнула, нанеся ущерб и самому храму. После чего он был разобран, а новый Рождественский собор построен в южной части города, где его можно увидеть и сейчас… Ввиду весеннего бедствия была возведена дамба для защиты города от стихии, а здесь началось большое строительство личных домов: место, как вы заметили, красивое, и до центра рукой подать. Кстати, белый дом на холме — бывшая резиденция губернатора. Подземные ходы во избежание несчастья по ветхости и ненадобности были засыпаны.
— Ясно, — кивнула я, со всей возможной теплотой глядя на Иннокентия. — Очень тебе признательна, Кеша. Боюсь, без твоей помощи поиски сокровищ были бы невозможны.
— Ты же знаешь, — ухмыльнулся он. — Для меня это такие пустяки.
— Отлично, тогда тебе задание повышенной сложности. Узнай все, что можно, вот об этих людях. — Я протянула ему записную книжку, где значились данные обоих паспортов мумии. — А также попытайся узнать что-либо об обладателях кличек Боцман и Мотыль. Я понимаю, это очень сложно…
— Положись на меня, — сказал Иннокентий, коснувшись моего локтя. Заприметив это, Михаил грянул «Вниз по Волге-реке», чем до смерти напугал вошедшего в кухню Евгения и разволновал нас. Впрочем, Михаил Степанович и сам разволновался: Евгений с перепугу едва не выронил поллитровку, которую с любовью нес на груди. Успокоившись, мы сели за стол. Иннокентия обуревала жажда деятельности, чувствовалось, что он сиюминутно готов броситься на поиски Мотыля и Боцмана, но из-за позднего времени вынужден отказаться от этой мысли.
Мы выпили по маленькой и закусили свежей картошечкой, сваренной с укропом, к ней шли огурчики, соленые грибки и салат из свежих помидоров и капусты, сдобренный майонезом. Хозяин продолжал нас баловать. Под такую закуску грех было не выпить по второй.
— Завтра холодец сварганю, — сообщил Евгений, лучисто глядя на меня. — С чесноком и хреном — пальчики оближете.
Мы мечтательно воззрились на потолок, перевели благодарный взгляд на хозяина и приналегли на закуску. Несмотря на это, мыслительные процессы во мне продолжались, из головы не шло наводнение 1837 года.