— В Оплот, — сообщил Герард. — Послушайте моего совета, не ходите в Храм Единого Бога. Возможно, вы действительно получите там исцеление, только я сомневаюсь, что оно стоит той цены, которую вам придется за него заплатить.
Бросив каждому из них по несколько монет, Герард пришпорил лошадь и вскоре исчез в клубах пыли, поднятой уходившей армией.
Жители Соланта наблюдали за Миной, пока она не исчезла из виду, а затем вернулись в город, показавшийся им после ее ухода пустым и унылым.
— Мина выехала на завоевание Оплота, — сказал нищий слепец.
— Это подтверждает информацию, полученную нами прошлым вечером, — отозвался хромой. — Куда бы мы ни пошли, мы везде слышим одно и то же: Мина идет на Оплот. Теперь, по крайней мере, твое любопытство удовлетворено?
— Да, Рейзор.
— Интересно, надолго ли, — пробормотал хромой. Он швырнул монетки Герарда под ноги своему спутнику. — Больше никаких подаяний! Меня сроду никто так не унижал.
— Тем не менее, насколько ты мог заметить, этот презренный облик позволяет нам ходить там, где мы хотим, и говорить со всеми без исключения — и с вором, и с рыцарем, и с благородным господином, — мягко возразил Мирроар. — Никто даже не догадывается о нашей истинной сущности. Однако возникает вопрос: что нам делать дальше? Может, имеет смысл встретиться с Миной прямо сейчас?
— И что ты ей скажешь? — насмешливо спросил Рейзор и вдруг заблеял противным голосом: — «Куда, куда вы удалили моих драконов золотых?»
Мирроар молчал. Ему не понравилось то, насколько близок синий дракон к его самым сокровенным мыслям.
— Нет уж, лучше повременим, — решительно заявил Рейзор. — И встретимся с Миной в Оплоте.
— Другими словами, ты предлагаешь подождать до тех пор, пока Оплот не падет к ногам твоей Владычицы, — холодно уточнил Мирроар.
— А разве может быть по-другому? Или слепой и одинокий серебряный дракон надеется остановить ее? — язвительно поинтересовался Рейзор.
— Но ты ведь в любом случае намереваешься тащить меня в Оплот — такого слепого и одинокого.
— Не переживай, я позабочусь о твоей безопасности. Скай говорил мне, что ты способен на гораздо большее, чем может показаться со стороны. Поэтому я собираюсь присутствовать при вашем с Миной разговоре.
— Тогда тебе лучше подобрать деньги, ибо они нам понадобятся, — сказал Мирроар. — Увечный облик, который столь хорошо работал на нас все это время, поможет нам и в Оплоте. Кто еще может безбоязненно заговорить с Миной, как не двое несчастных бедняг, жаждущих чудесного исцеления?
Мирроар не мог видеть выражение лица Рейзора, но очень хорошо представлял его себе: поначалу в нем, конечно, сквозило презрение, но потом синий дракон осознал, что слепой прав, и презрительная гримаса сразу превратилась в мрачную маску.
Мирроар не ошибся: вскоре он действительно услышал позвякивание монет, с явным раздражением поднимаемых с земли.
— Кажется, тебя это забавляет, — заметил Рейзор.
— Ага, — ядовито согласился Мирроар. — Даже не припомню, когда я так веселился в последний раз.
Подобно тому как ветер поднимает листву и кружит ее в воздухе, а потом швыряет на землю, вихрь времени выбросил наконец из своей воронки гнома и кендера, и они, словно листья, полетели вниз. К слову сказать, Тассельхоф в своей цветастой одежде и впрямь походил на листик.
Конундруму пришлось гораздо хуже, ибо неудачное приземление вызвало у него остановку дыхания и нарушило ровный ритм сердцебиения. Впрочем, эти неприятности временно лишили гнома возможности истошно вопить, что было весьма кстати, если учесть, в каком месте оказались путешественники.
Конечно, они не сразу догадались, куда перенес их магический артефакт. Поначалу Тас понял лишь, что он еще ни разу здесь не был. Кендер стоял (а гном лежал) в коридоре, выложенном черными плитами, которые зловеще поблескивали в тусклом свете факелов.
Там было очень, очень тихо, и, как Тассельхоф ни старался, он так и не смог уловить ни единого звука. Сам он тоже не издавал ни единого звука и, помогая Конундруму подняться на ноги, знаком попросил его о том же: проведя большую часть своей жизни в различных авантюрах, Тас повидал великое множество всевозможных коридоров, а потому мгновенно определил нынешний как место, в котором не следует привлекать к себе внимание.
— Гоблины! — ужаснулся Конундрум.
— Нет тут никаких гоблинов, — постарался утешить его Тассельхоф и, едва лишь гном начал успокаиваться, добавил: — Похоже, здесь таится кое-что пострашнее.
— О чем это ты? — ахнул Конундрум, в отчаянии хватаясь за голову. — Страшнее, чем гоблины? Да что же может быть страшнее гоблинов?! Где мы вообще находимся?
— Ну, на свете существует множество вещей пострашнее гоблинов, — ответил Тас после некоторого размышления. — Драконы, например. Или дракониды. Или совомедведи. Я когда-нибудь рассказывал тебе историю о моем дядюшке Пружине и совомедведе? Эта история началась...
И сразу закончилась, когда Конундрум сжал кулак и изо всей силы ударил Таса в область солнечного сплетения.
— Совомедведи! Кому интересно слушать про совомедведей или твоих придурковатых родственников? Да я могу такого порассказать о своем кузене Стронции Девяностом, что у тебя со страху волосы дыбом встанут, а потом с корнями выпадут! А теперь объясни-ка, зачем ты притащил нас сюда и где мы все-таки находимся!
— Никуда я нас не притаскивал, — раздраженно сказал Тассельхоф; сильный и неожиданный удар заставил его ощутить не только боль, но и обиду. — Нас доставило сюда устройство. И я знаю об этом месте не больше тебя. Мне... тихо! Я слышу чьи-то шаги.
Если вы очутились во тьме, в мрачном коридоре, и услышали, что кто-то приближается, непременно разглядите его прежде, чем он увидит вас. Так дядюшка Пружина всегда учил Тассельхофа, и кендер давно уже убедился в справедливости этого правила. По крайней мере, оно предусматривало возможность неожиданно выскочить из темноты и ошеломить идущего.
Тас схватил Конундрума за воротник рубашки и затащил его за колонну.
По коридору шел человек. Он был одет во все черное и потому почти не выделялся на фоне общего мрака и черных мраморных стен. Тассельхоф впервые смог хоть сколько-нибудь рассмотреть незнакомца, когда тот проходил под факелом. Правда, блеклый оранжевый свет позволял увидеть лишь общие очертания фигуры, однако у Тассельхофа все же возникло странное чувство (может, оно было последствием удара?), что он знает человека в черном. Да-да, во всем облике мужчины — и в его медленной, раскачивающейся походке, и в его манере тяжело опираться на посох, и в самом посохе, источавшем мягкий белый свет, — во всем этом было что-то до боли знакомое.
— Рейстлин! — с благоговением выдохнул Тас.
Он уже собрался крикнуть во весь голос, а потом с гиканьем выбежать навстречу своему старому другу, которого в течение долгого времени считал мертвым, и крепко обнять его, но тут ему на плечо опустилась рука и тихий голос шепнул: