— Он не общался с другими людьми. Я воспитывал его… в одиночестве. Нам не требовались другие люди. У нас были свои занятия, своя музыка. Он был счастлив, Мейгри. Действительно счастлив! И я тоже. Последние семнадцать мирных лет были счастливейшими в моей жизни.
— Да, могу представить, — ответила Мейгри, окинув взглядом свое мирное жилище. Они стояли молча, погруженные в мысли о мальчике. Он — наполненный приятными воспоминаниями, она — безуспешно пытающаяся вспомнить хоть что-то.
— На кого он… Как он выглядит, Платус?
— Он больше похож на отца. Те, кто знал Старфайера, узнали бы его сразу. Те же голубые с кобальтовым блеском глаза, те же золотисто-рыжие волосы, какими славился их род.
— Но есть в нем что-нибудь от… Семили? — Вопрос прозвучал так тихо, что дух не услышал бы его, если б не понял сердцем.
— Ее дух. В мальчике есть сила, решительность, целеустремленность. В этом он не похож на отца.
— Благодарю тебя, Господи, — чуть слышно сказала Мейгри.
— Благодаришь Его? За что? — резко спросил Платус. — Я делал все возможное, чтобы защитить мальчика, спасти его… Но все оказалось напрасным. Даже моя смерть была бессмысленна, потому что помогла нашему врагу обнаружить тебя. Теперь Дайен где-то далеко, он одинок, не знает, кто он, и не понимает своего положения. Ты должна найти его, Мейгри. Должна найти способ предупредить его… Рассказать все. В конце концов… должна сделать что-нибудь!
— Но если я смогу найти его, значит, и Саган сможет тоже! И после этого Дерек оставит меня в живых? Ты так думаешь?
— Двое должны пройти через тьму, чтобы достичь света… — пробормотал Платус.
— Никогда не говори мне этого, брат! Никогда! Исполнилось их проклятое предсказание! Я прошла через тьму! Семнадцать лет шла! Разве тебе понять это? Ты всегда был слабым, Платус. Говоришь, что хотел спасти мальчика. От чего? От него самого? От того, чтобы он стал таким, как мы? «Обычный человек»! Да, это ты боролся всю жизнь, чтобы стать обычным человеком! Вот в чем причина твоей смерти: всю жизнь ты отказывался быть тем, кем должен был быть!
— Доведись мне жить снова, я прожил бы так же, — спокойно и с достоинством ответил Платус. — Я пришел к тебе, потому что думал, ты сумеешь помочь, Мейгри. Надеялся, что время изменило тебя. Но теперь уже сомневаюсь, прав ли я был? Когда ты найдешь Дайена, сестра, посмотри на него, посмотри внимательно. И ты увидишь доброго, чуткого, заботливого молодого человека. Сохрани этот образ в своем сердце, потому что недолго он будет таким. Ты вместе с Саганом испортишь, развратишь его. — Лицо Платуса выражало страдание, а голос дрожал от слез, которых духу не дано выплакать. — Только бы Господь даровал моей душе покой до того, как это случится!
И бесплотный дух начал исчезать.
— Платус! — Мейгри протянула руку, пытаясь схватить и удержать эфемерное создание. — Извини! Не покидай меня! Я боюсь! Одна я этого не перенесу!
— Кого ты боишься, сестра? «Знай своего врага». Не эти ли слова говорил нам всегда наш командир? Ты знаешь врага, Мейгри? Истинного врага?
Голос замолк, унесенный ночным ветерком, полным благоухания тропиков. Образ духа исчез из сердца Мейгри, но слова остались и терзали, как зазубренный наконечник стрелы, которую нельзя вынуть, не разорвав сердце.
«Знать своего врага»… «Кого ты боишься?»
Мешочек с зельем медленно выпал из руки Мейгри и остался лежать на полу незамеченным. Ее взгляд был прикован теперь к металлическому сундучку, что стоял — целых семнадцать лет! — у изголовья лежанки.
Семнадцать лет назад она достала его из разбитого космолета и за все эти годы ни разу не открывала.
Опустившись на колени, Мейгри нащупала замок с цифровым кодом. Вспомнить комбинацию цифр было легко: дата ее рождения, дата смерти ее матери. Петли заржавели в сыром тропическом климате и резко заскрипели, когда она подняла крышку. Внутри лежали две вещи: потертая косметичка из парусины и узелок белья, покрытого пятнами. Взяв узелок в руки, она нежно погладила пальцами красно-коричневые пятна — следы крови. А развязав, обнаружила внутри какой-то предмет, завернутый в саван, и тоже весь в крови.
Поколебавшись, Мейгри отложила сверток и взяла сумочку. Провела рукой по грубой материи, по заржавевшим пряжкам. Руки невольно дрожали, когда она расстегивала косметичку. Наконец она высыпала содержимое на земляной пол.
Предметов было немного — только то, что оказалось под рукой, когда она собиралась в темноте в ночь побега. Тогда она плохо соображала. Ей давали лекарства, но боль не стихала. Перед угрозой близкой смерти ничто не может облегчить боль!
Кусочек больничного мыла — все еще в упаковке, небольшой пузырек шампуня, губка, полотенце. Как странно, что сознание человека даже в критический момент способно сосредоточиваться на таких пустяках! Она взяла с собой эти вещи, словно собиралась на уик-энд. Расческа с застрявшими в зубьях светлыми волосками. Маленькая коробочка розового дерева. Мейгри задержала на ней руку; гладкое на ощупь дерево всегда казалось ей живым.
Но коробочку, как и окровавленный сверток, она не стала брать. Рука сама потянулась к другому предмету. Взяв его, Мейгри впервые за семнадцать лет посмотрела в… зеркало.
Лицо постарело, стало серьезнее, чем лицо двадцатичетырехлетней молодой женщины, которая в состоянии отчаяния, одурманенная лекарствами, в спешке укладывала женские принадлежности в косметичку. Длинные светлые волосы, разделенные пробором, обрамляли лицо и волной ниспадали на плечи. Вернулось ощущение жгучей, нестерпимой боли.
Подняв руку, Мейгри коснулась страшного, безобразного шрама — неровного белого рубца, который тянулся от правого виска вниз по щеке, касался угла губ и заканчивался на подбородке.
В ушах снова зазвучал голос, но на этот раз не брата, а ее командира в академии. Он снова и снова повторял: «Знай своего врага».
— Я знаю, Саган, — сказала Мейгри.
Проведя пальцем по шраму, она вздрогнула от боли, словно ощутив прикосновение не пальца, а острого меча, нанесшего эту страшную рану.
Обессилев, она легла на пол, положив голову на сумочку. И коснулась рукой своего отражения в зеркале, в которое неотрывно смотрела.
— Я знаю тебя, мой враг. И боюсь тебя больше смерти.
История — квинтэссенция слухов.
Томас Карлейль, «Французская революция»
Таск внезапно проснулся. Крутанув вращающееся кресло, чтобы встать, он ушиб голень и начал на ощупь искать в темноте, обо что ударился, ругаясь последними словами.
— Свет! — крикнул он, массируя ушибленную ногу. Неожиданно вспыхнувший свет был таким ярким, что Таск прикрыл глаза рукой.
— Черт! — выругался он. — Послабее!
Свет потускнел.